Неиспользованные возможности (Н. Калитин), часть 9.
Ранее: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8.
И в «Рассвете над Москвой», правда по-прежнему дает себя знать излишний режиссерский курсив в обрисовке отрицательных персонажей и в «обыгрывании» отдельных комедийных ситуаций, но в сопоставлении с тем лучшим, что есть в спектакле, и в первую очередь с серьезным, вдумчивым решением таких образов, как Калитолина Солнцева, Курепин, Саня, эти частные недостатки в значительной мере сглаживаются. Особо следует остановиться на спектакле «Пушкин». Пьеса А. Глобы — произведение во всех отношениях крайне слабое. Взяв в качестве основного стержня пьесы историю дуэли Пушкина с Дантесом и предшествующие ей обстоятельства, А. Глоба оказался в плену этой интриги, превратившейся чуть ли не в самоцель и оттеснившей на задний план эпизоды и картины, в которых автор пытается показать Пушкина, как великого народного поэта, а не только как человека, задыхающегося в сетях интриг и клеветы. Пьеса страдает крайней дробностью, фрагментарностью; непропорционально большое место занимают в ней картины, рассчитанные на вкусы самой невзыскательной части зрителей (малопривлекательные сцены у Геккерна, объяснение Пушкина с женой, отдающая альковными подробностями сцена в гостиной на балу и т. д.) и придающие ей привкус дешевой сенсации, сентиментальности и мелодраматичности.
К тому же, изображая Пушкина, как жертву отвратительной интриги, заканчивающейся трагической гибелью поэта, драматург, вольно или не вольно, вносит в образ Пушкина черты обреченности, делает предчувствие смерти чуть ли не лейтмотивом развития его образа. За исключением немногих мест пьеса написана очень посредственными стихами, которыми автор заставляет говорить и Пушкина и которые особенно режут слух, когда рядом с ними звучат стихи самого поэта... Все это не могло не сказаться и в спектакле, очень неровном и противоречивом, сочетающем ряд сильных, волнующих, жизненно правдивых сцен (Пушкин и Вяземский, в лавке Смирдина, у Дюмэ, заключительная картина) с эпизодами и картинами, раздражающими своей примитивной иллюстративностью (первое действие) или откровенным натурализмом (у Геккерна).
И тем значительнее заслуга талантливого В. Якута, сумевшего на столь неполноценном материале создать волнующий своей правдивостью и глубиной образ. Мы не вправе говорить о полной и решающей удаче актера. Авторский текст и композиция пьесы страшно сковывают его, толкают к сентиментальности, чуть ли не истеричности, диктуя резкие смены настроений, внезапные переходы от слез к смеху, от веселья к грустной задумчивости. Но, идя не от автора, а от подлинного Пушкина, — того, каким живет он в сердце русского человека, глубоко проникнув в самую суть пушкинского миросозерцания, впитав в себя светлый оптимизм поэта, его любовь к народу, его веру в будущее своей страны, В. Якут создает образ большой впечатляющей силы, воскрешая перед нами облик великого поэта в самых существенных и дорогих для нас чертах.
Да, в какие-то минуты мы не можем, не хотим принять его Пушкина, порою чрезмерно чувствительного, порою несколько суетливого, но не в эти минуты раскрывается перед нами подлинный Пушкин. Он в другом. Он в задушевной беседе с друзьями, когда с горящим взором, кажется, проникающим через столетия, он говорит о своем народе и его великом будущем, когда с юношеским задором и пылом спорит он с Вяземским или с болью и тоской вспоминает о друзьях-декабристах и торжественно провозглашает тост за 1825 год. Он — в том презрении и сарказме, с какими отвечает на льстивые комплименты Булгарина, в той ласке и благодарности, которыми дышат его слова, обращенные к молодежи, он в той непосредственности и воодушевлении, которые заставляют его горячо расцеловать робкого, застенчивого юношу, принесшего ему свои стихи. И каким чудесным светом зажжены его глаза, как проникновенно звучит его голос, когда, обращаясь к молодому поэту, Пушкин как бы передает ему творческую эстафету, счастливый и гордый от сознания, что эта эстафета в верных руках, что начатое им дело будет продолжено.
Горько, конечно, что многочисленные обращения наших драматургов к теме Пушкина не принесли до сих пор полноценного результата и что в этом ряду пьеса Глобы не является исключением. Обидно, что несмотря на большую работу, проделанную театром над пьесой, спектакль его все же во многом очень несовершенен. Но то, что удалось сделать в этом спектакле В. Якуту, — это уже очень много. И когда закрывается занавес и, покрывая аплодисменты, в зале звенят молодые голоса: «Спасибо, Якут! Спасибо!», в этом простом и искреннем выражении чувств зрителя — признание того лучшего и ценного, что оправдывает этот спектакль при всей его несовершенности, — большой творческой победы талантливого актера, впервые на нашей сцене воплотившего образ великого русского поэта.