В трудных поисках. Часть 21
Начало: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19, часть 20
В основе постановки лежала филигранно разработанная режиссерская партитура. И вместе с тем режиссера как бы вовсе не чувствовалось в ней. В спектакле не было ни броских мизансцен, ни внешне подчеркнутой динамики действия, ни эмоциональных, темпераментных массовых эпизодов, в чем с наибольшим блеском проявлялось в свое время режиссерское искусство Любимова-Ланского. В «Машеньке» режиссер был незаметен, он, если воспользоваться выражением Вл. И. Немировича-Данченко, словно «умер в актере», чтобы возродиться вновь в спектакле в единстве стиля актерского исполнения, в глубине проникновения в характеры действующих лиц, в верно найденной общей атмосфере спектакля, его внешнем образе, стройной и продуманной смене ритмов и, наконец, во многих выразительных деталях, служащих одной цели — наиболее полной передаче духовной жизни персонажей.
Поэтому спектакль «Машенька» и был прежде всего актерским спектаклем.. Постановка в большой мере способствовала творческому объединению актерских сил коллектива. Актеры не декларировали, не подчеркивали, не становились назойливыми, они вовлекали зрителей в мир духовных интересов своих героев. Поиски нового, значительного в современной жизни как бы уходили вглубь, внутрь человеческого существа. Театр имени Моссовета сосредоточивал теперь свое внимание на личной жизни человека, его морали, психологии, то есть как раз на тех вопросах, которыми раньше занимался гораздо меньше, знал слабее.
Цепным качеством Афиногенова-драматурга Завадский считал то, что он умел, любил работать с актерами, хорошо понимал, что подлинную убедительность роль может приобрести лишь тогда, когда ложится на органическую природу данного исполнителя. Вспоминая работу над «Машенькой», Завадский рассказывал, что с момента первых же репетиций не покидавший их Афиногенов не просто любил свою героиню «он обожал Машеньку — Марецкую со всеми ее для него самого ожиданными свойствами: ведь по первоначальному замыслу в Машеньке почти отсутствовал юмор, те черты детского упрямства и неповторимого своеобразия, которыми наделила ее Марецкая. Афиногенов не только принял образ Марецкой, но и с огромным увлечением стал заново редактировать текст с учетом этих новых свойств рожденной в театре Машеньки».
...Маша — Марецкая неуверенно переступала порог дедовского дома, в глазах ее застыл настороженный вопрос: что ждет ее впереди, как встретят ее в этом доме. Но, стоило Окаемову дурно отозваться о ее матери, как решительно и бурно схватив лыжи и старенький клетчатый саквояж, с которым она приехала, девочка устремлялась снова к дверям. Так же категорически, непримиримо восставала она против беспринципных, нечестных поступков своего школьного товарища Виктора. Так же настойчиво, хотя и пугаясь сама своего порыва, заявляла деду, что он нужен ей, что он не смеет думать о своем одиночестве и о смерти.
Афиногенов писал, что «частный случай с Машей становится примером, на котором каждый проверяет себя, свое отношение к людям, к детям в первую очередь». Маша требовала внимания к себе. А получив это внимание, отвечала на него щедрым расцветом всех своих духовных сил. Актриса раскрывала в скромной, тихой девочке душевную ясность и глубокую внутреннюю честность, принципиальность, нетерпимость к фальши, лжи, лицемерию. Марецкая ценила и заставляла зрителей ценить также Машину любовь к труду, ее любознательность, интерес к людям, к жизни. Вся она была открыта навстречу жизни и счастью. То, что совершала Маша в настоящем, выглядело весьма обычным и простым — она лишь переписывала по ночам ноты, чтобы вернуть деду проданные книги, находила единственно верное решение своей судьбе, примиряя деда и мать. Но в этих простых, обычных поступках заключалась готовность к большому и значительному в будущем.
Возраст героини словно не существовал для Марецкой. Перед зрителями была живая, реальная девочка в том переломном возрасте, когда она еще ребенок, но уже скоро вдруг станет девушкой, когда движения ее еще неуверенны и неуклюжи, и многие неясные вопросы мелькают в широко открытых на мир глазах. Перевоплощение было столь полным, что оно захватывало, поражало уже само по себе. Даже на вызовы авансцену выходила как бы и не актриса Марецкая, а Маша — пятнадцатилетняя афиногеновская Маша, в простеньком черном платье в белый горошек, с какими-то особенно неловкими, длинными ногами, которые она не знает, как поставить, куда деть, с толстыми косами, опускающимися на грудь...