В годы войны. Часть 5
Начало: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4
Спектакль был необычайно строг и прост. «Любители внешней монументальности, парадности, грандиозных массовых сцен будут разочарованы «Русскими людьми», всего этого пет в пьесе Симонова и в спектакле театра имени Моссовета», — писал один из критиков спектакля. «На сцене все скромно, просто и сдержанно. Режиссер старательно убирает всякий намек на риторику, на позу, на внешнюю театральную эффектность. Образцом простоты и верно найденной формы является первая сцена, которая звучит, как музыкальная фраза: ее четкость вытекает из стремления к жизненности и конкретности изображаемого куска действительности», — отмечал другой критик.
Спектакль оформлял М. А. Виноградов. Зеркало сцепы художник заключил в единую для всех картин деревянную раму, выпиленную в манере работ народных резчиков по дереву. Она была декорирована боевыми русскими знаменами — от стяга петровских гвардейских полков до гвардейских знамен Великой Отечественной войны, что придавало спектаклю строгую торжественность. А внутри этой рамы сменялись выполненные в другой манере, будничные, скромные, под стать строгому повествовательному языку пьесы интерьеры: комната Сафоновой с большой русской печью и ситцевыми цветастыми занавесками; дощатое, некрашеное помещение то ли склада, то ли сарая, где приютился штаб окруженной воинской части; тощие поросли камышей на берегу лимана.
В неторопливом, даже несколько замедленном ритме развивалось действие. Вот они — простые, скромные герои пьесы К. Симонова — бойцы отряда, попавшего в окружение, и жители небольшого южного городка: шофер, теперь командир автобата Сафонов, его мать Марфа Петровна, разведчица Валя Анощенко, военфельдшер Глоба, человек самой мирной профессии —корреспондент центральной газеты Панин. Люди, сохранившие в неприкосновенности светлый, ясный мир чувств: дружбы, любви, веры в жизнь. Отряд вел напряженные, ежедневные бои с фашистами и нес тяжелые потери. Жители городка оказывали ему помощь и сами вступали в борьбу с врагом, жертвовали собой. Это были будни, боевые будни войны, бесконечно похожие, одинаковые на всех фронтах, списанные драматургом с натуры, запечатленные им такими, какими он их увидел сам.
Открывался занавес, и зрители видели двух пожилых русских женщин, двух русских матерей. Освещенные неяркой лампой, сидели они за столом, покрытым чистой скатертью, разложив на ней карты для гадания. Мирная спокойная картина — вечерняя беседа двух старых подруг в свободное от работы время, воспроизведенная во всей ее житейской точности, во всем бытовом правдоподобии. На минуту даже рождалось ощущение, что спектакль будет о мирных, довоенных днях. Но тревога, боль читались в глазах Марии Николаевны — Р. Л. Карелиной-Раич, она сидела подле стола не раздеваясь, в пальто и шляпке. Тревогу, настороженность выдавал взгляд Марфы Петровны — Е. О. Адамайтис, словно прислушивающейся непрестанно к тому, что происходит за стенами дома. И о чем бы ни говорили они — об ушедшей юности, о сыновьях, — их мысли обращались к одному: к тому, что враг вошел в их город, к тому, как изменилась за короткое время их жизнь.
Действие переносилось в штаб Сафонова. И здесь все было так же внешне просто, заурядно и обычно. Стучала пишущая машинка Шуры. Командир тревожно считал потери, обдумывая замены, тщательно делил скудные запасы воды... Это был кусок жизни, подлинной, реальной повседневной жизни военных лет. Поэзию и остроту политического содержания театр не привносил в пьесу, а отыскивал в ней самой, в глубине человеческих чувств, в самом существе поведения обрисованных драматургом людей.
Круглолицая, ясноглазая, с коротко, по-мальчишески подстриженными волосами и высоким, звонким голосом, отчего особый смысл приобретали слова Сафонова «колокольчик ты мой степной», вышла на сцену Валя — О. А. Бикландт. Бережно изображал театр ее строгую, целомудренную любовь к Сафонову, так неожиданно родившуюся в Эти трудные дни. В сцене прощания героев на берегу лимана перед уходом Вали в разведку режиссер помещал актеров на самой авансцене, близко-близко к зрителям, чтобы можно было видеть малейшие изменения в выражении их лиц. Фигуры Сафонова и Вали заливал дрожащий, серебристый свет, может быть, от луны, проглядывающей через облака. И свет, и мизансцена, и декорации — все отвечало чувствам героев, их нежности и глубине, их недоговоренности.
...Сидя на низкой скамеечке подле самодельной печки-времянки, говорила Валя-Викландт о белых березах, растущих на краю ее села. Мягкий отсвет пламени ярким бликом выделял ее лицо и фигуру па фоне полутемной сцены. Белые березы в пьесе являлись поэтическим образом Родины, служению которой посвящали люди свои жизни, чувства, мечты. И в спектакле этот образ звучал мягко, на глубоком, скрытом внутреннем волнении.
Продолжение: часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19, часть 20, часть 21, часть 22, часть 23