В годы войны. Часть 14

Начало: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13

И трудно было решить, что же, в конце концов, преобладало. «Да, мы встречались на заседаниях»,— медленно, с трудом выговаривая слова, подтверждал Таланов — Герата обман Федора, назвавшего себя Колесниковым. Лишь согнувшаяся по-старчески спина выдавала, как тяжело было ему посылать сына на смерть. «Да, и хотя, мне кажется, десять лет прошло с последней встречи, я узнаю его», — тихо и гордо произносила его жена. Она тоже присоединялась к сыну, тоже поддерживала его. Целая поэма о материнском горе и материнской радости стояла за несколькими сказанными ею словами. Медленно поднимала она платок, брошенный Федором. Ей хотелось прижать его к губам. Но она не смела сделать это. «И тут кровь. Какая кровь над миром...», — все так же тихо, но с большой сдерживаемой силой, как приговор, как угрозу палачам, произносила она, роняя платок...
Народная тема спектакля раскрывалась и через образ «маленькой русской бабы», как назвал се Леонов, Аписки — Т. А. Лопаткиной, круглолицей, в пестрых шерстяных чулочках, деревенских сапожках и через образ ворчливой, грубоватой Демидьевны — Е. О. Адамайтис, и через образы старика-партизана, томящегося в подвале, — Н. И. Бродского, и его внучка, партизана тринадцати годков Прокофия — Н. В. Ткачезой.
 Слабой стороной «Нашествия» Леонова, как и ряда других написанных в годы войны пьес, было бледное изображение руководящей роли Коммунистической партии Б разгроме врага. Образ Колесникова более декларировался, нежели раскрывался в действии. Театр Моссовета испробовал нескольких исполнителей этой роли. Последнему из них, В. В. Санаеву, в наибольшей степени удалось передать черты опытного организатора, настойчивого и решительного партийного работника, а также чуткость Колесникова, его внимание к людям, на чем в особенности настаивал Завадский.
Психологический в своей основе спектакль строился на постепенном нарастании лирических, поэтических красок в изображении советских людей и на контрастирующих с ними все сгущающихся приемах сознательно обостренного, в ряде случаев гротескового показа образов предателей народа и представителей гитлеровской клики. Преувеличения были не только дозволены, но и естественны в данном случае. Они бвши обусловлены неудержимой ненавистью художников к врагам. Постановка была значительна не только своими достижениями в психологически углубленном воплощении образов современников, но и серьезным успехом коллектива в создании сатирических сценических характеров. Й здесь познание глубин духовной жизни человека, владение разнообразным тонким оружием психологического анализа давало ценные результаты.
В этом отношении принципиальный интерес представлял мастерски вылепленный В. В. Ваниным образ Фаюнина. В нем, по словам Ю. А. Завадского, «как бы слились воедино характерные черты мелких и крупных предателей, иудушек, подлых изменников, трусов, вся гниль, весь смрад старой царской России — в необычайно остром, индивидуально неповторимом актерском решении». Актер достиг яркого художественного обобщения. Судьба Фаюнина, с головокружительной быстротой взлетевшего к «высотам» власти и столь же стремительно низвергнутого с этих «высот», вниз, в «преисподнюю», в «небытие», словно символизировала в спектакле катастрофическую судьбу нашествия, неизбежный крах гитлеровской авантюры, прихвостнем, отражением которой был Фагонин.
В черном фраке, с золотым пенсне на носу, с сигарой в зубах, гладко расчесанной бородой Фаюнин — Ванин, готовый отпраздновать новоселье и именины, очень мало походил на жалкого, нищего старичка, сиротливо примостившегося на кончике стула в своем бывшем доме, каким мы его видели в первом акте. Теперь это было олицетворение кичливого хамства по отношению к соотечественникам, угодничества и лакейства перед «завоевателями». Но и в момент полного торжества Фаюнина не покидал страх возможного возмездия. Этот страх переходил в финале спектакля в откровенный ужас при известии, что фашисты разгромлены под Москвой. «Хотя бы конюхом или сторожем на складу. Мигни и уходи!» — слезливо молил Фаюнин, униженно ползая на коленях перед Колесниковым. А вдали слышались орудийные выстрелы наступавших частей Красной Армии. Задыхаясь, точно затравленный зверь, Фаюнин метался по комнате, то вспрыгивая в кресло и застывая там на мгновение, окаменев от испуга, то падая на пол и вновь кружась по комнате в поисках укромного уголка, куда можно было бы спрятаться. В соседней комнате снова возникали знакомые звуки мелодии, проходящей лейтмотивом через спектакль, — героической, светлой мелодии, прославляющей подвиги верных сынов Отчизны, предвещая конец недолгого владычества врага. Как неумолимое возмездие, крепнущие торжественные, победные звуки музыки настигали Фаюнина. Он рвал ворот рубахи, задыхаясь, глотая воздух. Вытаращенными от ужаса глазами озирался вокруг. Спрятаться некуда. Укрыться негде. Обезумевший от ужаса Фаюнин — Ванин застывал на месте, уничтоженный, раздавленный, обессиленный...

Продолжение: часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19, часть 20, часть 21, часть 22, часть 23