В годы войны. Часть 19
Начало: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18
Спектакль вызвал горячие споры, дискуссии среди театральных работников, интеллигенции, молодежи, что уже само по себе говорило с творческом характере постановки, своем, оригинальном подходе театра Моссовета к сценическому воспроизведению трагедии. «Великая трагедия, созданная гениальным поэтом более 300 лет тому назад, в наши суровые героические дни стала темой страстных споров — разве это не достоинство спектакля!» — писал Г. Бояджиев.
Лирическую сторону образа Отелло вдохновенно передал Н. Д. Мордвинов, «Отелло — человек с присущими всем людям качествами. И отличает его лишь то, что он подлинный рыцарь правды, великий правдолюбец, готовый мечом истреблять неисправимых, чтобы они не разносили ложь по миру»,—писал актер, впервые обращаясь к роли в 1939 году в Ростове '. Великую правду, справедливость, чистоту чувств, помыслов Отелло раскрыл он своим исполнением шекспировской роли.
Можно было говорить о преобладании лирических и романтических красок над героическими в трактовке актером роли в первые годы жизни спектакля. Выразительно доносил Н. Д. Мордвинов до зрителей поэтическую любовь Отелло к Дездемоне, символизирующей для него свет, гармонию, красоту. Как зримое воплощение внутренней темы первого акта запоминалась финальная мизансцена картины в сенате — защищая Дездемону от гнева отца, широким, плавным жестом прикрывал Отелло хрупкую фигурку женщины, доверчиво прильнувшей к нему, будто хотел защитить свой и ее покой и счастье от всего зла мира. Во второй половине спектакля мысли, чувства Отелло — Мордвинова были без остатка заполнены горестной тоской, доходящей до отчаяния, и ненавистью к венецианцам, которые все кажутся ему теперь лживыми и бесчестными, как Дездемона, все виновными в его страданиях. «Добро пожаловать! Козлы и обезьяны!» — кричал он в лицо послу Венеции, и издевательский поклон с расшаркиванием, сопровождающий эти слова, подчеркивал презрение Отелло к людям, веру в которых он потерял. Раздумья актера над ролью облеклись в яркую театральную форму. Но были в первые годы в игре Мордвинова и элементы внешней картинности, стилизации; в отдельных сценах графический абрис роли запоминался более, чем трагическая наполненность ее содержания. Со временем углубилось понимание актером философского смысла трагедии, ее главного идейного конфликта. Лирика и героика все теснее, органичнее стали сливаться в трактовке Мордвиновым роли Отелло.
В постановке «Отелло» Завадского интересовало широкое изображение событий трагедии, создание театрально-выразительных картин жизни Венеции. «Мне мыслилось создать не только образы Яго, Отелло, Дездемоны. Мне хотелось, чтобы каждое действующее лицо в этой пьесе приближалось к тому, чтобы, играя спектакль, ощущать в себе шекспировский мир», — определял он задачу спектакля.
Еще на репетициях режиссер набрасывал перед участниками сцены будущего спектакля; «Сенат. Почтенные венецианцы решают судьбы страны. На возвышении — доле, мудрый и лукавый. Его тонкие старческие руки перебирают бумаги. За столом разместились сенаторы. Порывист ритм их движений и речи. Каждый образ должен быть индивидуально очерчен, и в то же время необходим замечательный ансамбль.
Один из сенаторов, быть может, неистовый, темпераментный, с огненно-рыжей кудлатой головой. Слова его как будто стремятся вперед, и сам он словно летит вперед, произнося их. Другой — древний, белый как лунь. Его вводят под руки, но ум у него ясный и светлый, как у юноши. Третий - задумчивый мыслитель, философ, взвешивающий каждое слово. Он держится в стороне, один со своими мыслями... Утро на Кипре, утро любви. Пробуждение Дездемоны было радостным, светлым после безмятежных, сладких снов. Она увидела Отслло, бежит к нему, бросается на шею. Он усаживает ее на тахту, а сам помещается на ковре подле нее. Они говорят о пустяках, но за каждым словом чувствуется огромная невысказанная человеческая любовь и радость, беспредельная радость».
В воображении режиссера оживали, обретали художественную образность сцены в доме Брабанцио после исчезновения Дездемоны, когда беспорядочно и суетливо мечущиеся фигуры слуг в черных плащах фонарями должны были создавать атмосферу внутренней напряженности, тревоги; сцена ожидания Отелло на Кипре — рев бушующих волн и бурная, беспокойная музыка, ветер, готовый сорвать с киприотов и унести на морской простор плащи, — все это отвечало нетерпению, порыву в сердцах людей; фальстафовская по своему духу пирушка там же, на Кипре, в ночь после возвращения Отелло.