Любимов. Таганка. Век XXI. (Часть 9)
Режиссер вновь и вновь привлекает комментарии романа, посвященные дуэли. И в контексте спектакля, как видим, они в не меньшей мере соотносятся с Пушкиным, чем с Онегиным. То есть во всех таких эпизодах-комментариях возникает ассоциация между Онегиным и Пушкиным.
Комментарий сменяется чтением очередных строк письма В. Яхонтовым. «Нет, поминутно видеть вас, .../Бледнеть и гаснуть... вот блаженство!» Это последние строки письма из окончательного варианта романа, которые звучат в спектакле. Ими завершается и попытка раскаяния, и собственно объяснение в любви. Остальная часть письма, в которой герой проникается жалостью к себе («Мне дорог день, мне дорог час; /А я в напрасной скуке трачу /Судьбой отсчитанные дни...»), а также взывает к жалости Татьяны («Когда б вы знали, как ужасно /Томиться жаждою любви...») – режиссеру не понадобилась. Вместо нее в исполнении актрисы Аллы Трибунской звучит: «Далее следовало: "Вы не знакомы с этим адом"». А после этого вступает Онегин, читающий строки из чернового варианта романа, в которых просьба о самой малости, по сути – опять объяснение в любви: «Пройду– не много – с вами рядом /Упьюсь по капле сладким ядом /И, благодарный, замолчу». И подпись, тоже из чернового варианта, которую озвучивает та же актриса: «5 октября 31 года». Так отредактированное письмо, как и другие особенности спектакля, о которых мы уже говорили, выдают существенное отличие между Онегиным в спектакле и Онегиным в романе.
Строки следующей строфы «Ответа нет. Он вновь посланье: /Второму, третьему письму /Ответа нет...» – актрисы, одна за другой, читают так, будто для Онегина вся жизнь сосредоточена на адресате его письма.
А дальше возникает эпизод, в котором ассоциируются Онегин, Ленский и Пушкин. Здесь, перед последним свиданием героев, частично повторяется финал сцены дуэли. Звучат строки строфы XXXVII главы восьмой «То видит он: на талом снеге, /Как будто спящий на ночлеге, /Недвижим юноша лежит...» Затемненное пространство сцены наполняется мрачным пением баса. Актриса во втором ярусе с помощью движущегося фонарика всматривается в изображение лица Пушкина, эпизод этот создает ассоциации, подобные тем, которые возникли в сцене дуэли. А слуги просцениума ставят перед Онегиным стенку от пианино со свечами.
Эта стенка ситуативно может связываться с возникшим в воображении Онегина образом убитого Ленского. Однако то, что она остается перед ним на протяжении всей отповеди Татьяны, и контекст спектакля создают одновременно и другую ассоциацию. Речь идет о том, что у Онегина впереди ничего нет, о гибели Онегина в прямом смысле. В этом режиссер оказывается солидарен с Л. С. Выготским.
Исследователь говорит о неожиданном патетическом характере последней любви Онегина, что особенно видно при сопоставлении писем героев. Рядом с «любезной небрежностью» и «умильным вздором» письма Татьяны «кажется потрясающей правда онегинского письма», – пишет он. «Весь конец романа [...]. – замечает Выготский, – вплоть до последней строки насыщен намеками на то, что Онегин гибнет, на то, что жизнь его кончена, на то, что ему больше нечем дышать. Полушутливо, полусерьезно Пушкин не раз говорит об этом». По мнению ученого, наиболее сильно это вскрывается в строках «И здесь героя моего, /В минуту злую для него, /Читатель, мы теперь оставим, Надолго... навсегда...» Автop обрывает повествование об Онегине как будто на случайном месте. – пишет исследователь, – «но эта внешняя и совершенно неожиданная случайность еще более подчеркивает художественную завершенность романа. На этом конечно все. И когда Пушкин в катарсической строфе говорит о блаженстве того, кто праздник жизни рано оставил, не допив до дна бокала полного вина, кто не дочел ее романа, – тогда читатель не знает, о ком идет речь – о герое или об авторе».
Если вспомнить контрастность эпизодов спектакля с письмами Татьяны и Онегина, а также трагические ноты в последних эпизодах, связанных с Онегиным, и постоянно возникающие в ходе действия ассоциации героя с поэтом, то сходство взглядов Выготского и Любимова на обсуждаемую сторону романа станет очевидным. В спектакле не звучат строки о минуте, злой для героя. Она воплощена режиссером – вполне убедительно – средствами театра.
Не звучат в спектакле и финальные строки романа. Однако ассоциации между героем и автором романа, как мы видели, пронизывают все действие. И потому в спектакле они более определенные, чем те, какими их видел в романе Выготский.
Итак, в эпизоде отповеди Татьяны Онегин, условно говоря, отмечен знаком смерти, которым к этому времени стала восприниматься стенка пианино. «Довольно; встаньте», – начинает сцену Татьяна (актриса Л. Селютина). Реплика тут же сменяется записью фрагмента арии «Довольно; встаньте...» Затем строки отповеди, которым сопутствует одновременно звучащий вальс, читают попеременно Анастасия Колпикова и Любовь Селютина. То и дело возникают стоп-кадры, фиксирующие позы участников спектакля, находящихся во втором ярусе сценографической конструкции. И вальс, и эти вновь и вновь застывающие позы, которые будто останавливают мгновения, как и прежде, вносят тревожные предчувствия. «Отмеченность» Онегина в данном эпизоде, о которой было сказано, побуждает отнести эти предчувствия именно к Онегину. Относить их к героине ни эта мизансцена, ни тем более спектакль в целом никаких оснований не дают.
Уже говорилось, что автор спектакля значительно более ироничен по отношению к Татьяне, чем автор романа. Режиссер многократно цитирует комментарии В. Набокова к «Евгению Онегину». Однако он явно не разделяет точку зрения исследователя на Татьяну. Набоков, комментируя строфу XLV главы восьмой, пишет: «Странные слова. Когда же она была его Таней? Такое чувство, что княгиня N снова подпала под власть романов, которые читала в девичестве, в них было принято, чтобы юные девы адресовались к своим корреспондентам "твоя Юлия", "ваша Коринна" и т. п.». Это «чувство» не обманывает комментатора, что доказывается всем объяснением Татьяны с Онегиным, которое многими оборотами, указанными самим писателем, вплоть до последнего, уподоблено объяснениям героинь этих романов. Но может быть, вернее было бы сказать, что она по-прежнему под властью этих романов, а не «снова подпала под их власть». Другою она просто не показана.
Такова героиня, в частности, и в строфе XLVII главы восьмой. «Не может возникнуть сомнения в том, что Пушкин стремился представить решение княгини N как окончательное, но удалось ли ему это?», – задается Набоков вопросом и склоняется в пользу отрицательного ответа на него. Но единственный довод, который он приводит в пользу этого, – многочисленные переносы, характерные для строфы XLVII главы восьмой. Переносы, разумеется, передают сбивчивость речи. А она свидетельствует о волнении героини, о сохранившемся чувстве. Поэтому можно согласиться со всеми набоковскими определениями этих переносов как «тревожных, пронзительных, трепещущих, чарующих» и даже «почти страстных». Со всеми, кроме последнего: «почти обещающих» – именно потому, что Татьяна не изменилась. И потому строка «Но я другому отдана; /Я буду век ему верна», в которой «неотступная добродетель с ее вечными прописями», – является вполне органичным завершением ее признания-отповеди. В строке – решение, подобное принятому героиней одного из романов, например названного Набоковым («Юлия» Ж.-Ж. Руссо), которым могла зачитываться Татьяна. Решение, которое в соответствии со сложившимися канонами подобало принимать героиням романов в подобных обстоятельствах и которое они, в соответствии с теми же канонами, не нарушали.
Итак, Набоков приводит особенности рассматриваемой строфы в качестве пусть слабого, недостаточного довода в пользу того, что Татьяна в финале другой человек. Режиссер же отказывает героине и в таком аргументе, вообще, кроме первой строки, не включив эту строфу в спектакль.
В целом взгляд автора спектакля на проблему героини сходится с пониманием ее Л. С. Выготским. «Любовь Татьяны, – замечает Выготский, – везде изображена как воображаемая любовь, везде подчеркнуто, что она любит не Онегина, а какого-то героя романа, которого она представила на его месте». И добавляет: «В сущности, по смыслу романа Татьяна не любит Онегина, или, вернее сказать, любит не Онегина».
Неизменность героини в этом смысле (именно в этом смысле) на протяжении романа кажется Выготскому настолько очевидной, что в рассуждениях о финале Читинского сочинения он говорит лишь об Онегине, не считая нужным вообще упоминать о Татьяне. Возвращаясь к постановке, напомним, что ее героями наряду с Онегиным, Ленским, Татьяной являются поэт и сам автор сценического сочинения, причем два последних – едва ли не главными. А финал спектакля связан именно с Пушкиным, причем не только как автором романа.
После строк отповеди герою снова, как и в начале спектакля, звучит положенная на музыку Чайковского строка стихотворения «Слыхали ль вы...», завершая основной раздел спектакля. И тут же начинается игра с занавесом, которую ведет Анастасия Колпикова. Сидя на втором ярусе, она двигает занавес первого яруса, приоткрывая и снова закрывая его, так, что прищепки, которыми крепится занавес, воспроизводят своими звуками ритм «онегинской строки». Одновременно, ударяя палкой по конструкции, Феликс Антипов, также находящийся в верхнем ярусе, акцентирует сильные доли стиха. И под его декламацию строфы «Придет ли час моей свободы?..» в открывшихся проемах танцуют «африканцы», как они танцевали в одной из сцен из начала спектакля.
Один из слуг просцениума спускается с микрофоном в зал, предлагая зрителям прочесть строфу из «Евгения Онегина». Актер Антипов, поддерживаемый хором участников спектакля, тут же подхватывает эту строку, пропевая ее и следующие за ней стихи романа.
Образ, связанный с Пушкиным, который возникает в этом эпизоде, одновременно представляет собой и вариацию на тему восприятия Пушкина нашими современниками в шутливой трактовке театра, сначала в виде «африканской» пляски, потом в виде припоминания (или неприпоминания) строк из романа. Эпизод построен на темах основного раздела, придает спектаклю черты сонатности и подобен по своей функции коде музыкального произведения.
Таким образом, спектакль в целом построен подобно форме многочастного рондо, то есть форме, в основе которой лежит чередование неоднократно возвращающейся темы с различными эпизодами. Неоднократно возвращающаяся тема в нашем случае – тема, связанная с интерпретацией романа, его отдельных образов или фрагментов. Эта тема развивается в виде вариаций. Эпизоды же связаны с Пушкиным, с отражением его судьбы в судьбах героев романа. В эпизодах возникает тема, связанная с Пушкиным.
Так в спектакле соотносятся две темы. С одной стороны – тема трагедии Пушкина, проступающая через судьбы Ленского и Онегина, тема поэта, который будет убит. С другой – тема сложной, противоречивой жизни романа. Единство композиции спектакля придают и многочисленные лейтмотивы. В том числе – лейтмотив, связанный с автором спектакля. Этот лейтмотив в ходе действия то сближается с темой судьбы Пушкина, то звучит более автономно. Этот лейтмотив, а также многочисленные рифмы между ним и темой судьбы Пушкина, придают спектаклю характер прямого глубоко лирического высказывания режиссера.