Любимов. Таганка. Век XXI. (Часть 11)
Как уже говорилось, в этом разделе используется новый тематический материал, не участвовавший в экспозиции. Таков и мотив, связанный с Гоголем, играющий важную роль в развитии тем «Максудов и общество», «Максудов и театр». Мотив возникает, когда вместо актрисы (ее играет Екатерина Рябушинская), пятящейся после получения инструкции «из Индии» и исчезающей за занавесом, оттуда через мгновение выглядывает «Гоголь» (та же актриса, но уже с гоголевским носом), заявляющий «а мне все равно, ха-ха-ха».
После реквиема мотив Гоголя развертывается широко, фантасмагорично закручивая действие. Вынырнувшие откуда-то два Гоголя (на каждом из актеров профильная полумаска писателя, в профиль они и держатся по отношению к залу) в белых перчатках держат афишу таганковского спектакля «Ревизская сказка», афиша при этом странно колеблется в их руках. Причем один их них рассказывает, уподобляясь Городничему из «Ревизора», что ему всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы неестественной величины. Передвигаясь по авансцене, Гоголи (Александр Лырчиков и Иван Рыжиков) не менее странно подпрыгивают. Призрачность возникает и благодаря дрожащим ладоням всех находящихся на сцене, и звучащей в это время музыке А. Шнитке к «Ревизской сказке». Синхронно с Гоголями подпрыгивает сидящий на коне Сталин, бросая: «Вот Гоголь в накидке крылатой. Усатый, зато носатый». И объясняет: «Нам дозарезу нужны Гоголи. Зощенки, Булгаковы». Гнусавит менторским 
тоном невесть откуда взявшаяся школьная учительница: «У Гоголя был крысиный профиль». Кто-то оказывается стоящим вверх ногами...
«И рассказать бы Гоголю /Про нашу жизнь убогую. /Ей богу, этот Гоголь бы /Нам не поверил бы», – строками песни В. Высоцкого хор участников спектакля будто бы приостанавливает не на шутку разыгравшуюся фантасмагорию. Но тут же поднимается все усиливающийся крик. «Взять!... Собакевича – взять!... Манилова – взять!... Селифана – взять!... Петрушку – взять!... Того и этого, всех и каждого – взять!.. Взять! Взять! Взять! Взять!» – отдельные приказы, исходящие из уст отдельных участников спектакля, которые находятся в разных точках сценического пространства, переходят в хор, подобный лаю. «Ноздрева – в подвал. Вор. Взрезать его. У него миллиарды в животе!» – не останавливается жандармский раж.
«Это все Стриж репетирует!» – жалко пытается объяснить происходящее Иван Васильевич. Причем, скорее всего – себе.
«О, великий учитель, укрой меня своей чугунной шинелью!», – молит Максудов словами Гоголя. Или это уже не Максудов? Здесь вновь вступает тема «Максудов и Сталин». обернувшаяся в этой ирреальной круговерти темой «Булгаков и Сталин». Точнее, напоминает о себе, хотя и веско. «Иди сюда. Миша», – зовет героя Сталин, указывая на тюремные окошки коня, на котором восседает.
«Отнес продать собрание сочинений», – продолжает читать свое произведете Максудов, все чаще оборачивающийся Булгаковым. Задник пылает красным цветом. Два Гоголя в красном же цвете опускают стопку книг в подпол. Появившийся на балконе милиционер рассказывает: «Пьеса заканчивалась траурным маршем – добавили гимн»...
Непостижимый мир все плотнее обступает Максудова. И после удивительных объяснений Бомбардова о двух директорах, о пути на Сивцев Вражек начинается лейтмотив «Полынь». Это слово звучит в дальнейшем многократно на протяжении спектакля, выговариваемое или пропеваемое хором, нередко с повтором. Возникая каждый раз, казалось бы, в качестве реакции на очередное событие, оно, становясь лейтмотивом, характеризует развертываемый перед зрителем мир в целом, углубляя его драматизм.
Во втором акте, названном в спектакле «В круге втором», тема «Максудов и театр» предстает, в основном, в виде темы «Максудов и Иван Васильевич».
Развитие темы построено чередованием фрагментов максудовской пьесы, которые читаются автором или предстают воплощенными – с одной стороны, и диалогами Максудова и Ивана Васильевича – с другой. В эти диалоги то и дело вмешивается Аристарх Платонович. Он не присутствует при встрече коллеги с Максудовым. Находясь в дверях, на которых изображен Немирович-Данченко, и глядя в зал, он будто продолжает вечный заочный спор с Иваном Васильевичем, например, вопросом «Почему Вы любите только то, что нравится Вам?». Или делает замечание о необходимости учить текст, воспользовавшись тем, что Иван Васильевич называет Максудова всякий раз новым именем. Причем Иван Васильевич слышит все эти замечания и вопросы и остро, хотя и сдержанно, реагирует, зачастую – без слов. Можно объяснить такое вторжение ирреального присутствием Гоголя, который стоит за креслом Ивана Васильевича, разумеется, никем не замеченный. Но поскольку ирреален в целом мир, развивающийся перед зрителем, то в подобных объяснениях необходимости нет.
Здесь получает существенное развитие и тема «Максудов и Сталин». Одно из воплощений пьесы возникает как вытягивание из-за занавеса цепочки персонажей Сталиным, который в этот момент опять без церемоний, в нижнем белье; в одной руке у него трубка, с которой он не расстается, в другой – свеча. Он будто извлекает героев из тьмы как из небытия. Так возникает Сталин-покровитель, помогающий сценическому рождению пьесы. Другое дело, что этот помощник рядом с людьми, которые «родились во сне», не более реален, чем они. Об этом свидетельствуют особенности его пластики с замедленными движениями, подобными движениям самих персонажей пьесы.
В развитии мотива театра и здесь постоянны переходы Независимый театр – Театр на Таганке. Наиболее явны они в эпизоде «Вот вам бы какую пьесу сочинить». Если в романе Иван Васильевич советует Максудову сочинить пьесу о судьбе артистки, то сценический Иван Васильевич предлагает написать о судьбе артиста, рассказывая о некоторых подробностях судьбы самого Валерия Золотухина, в чем не остается сомнений после пропевания им строчки песни Водоноса из «Доброго человека из Сезуана», 
которого актер играл больше трех десятилетий.
От первого лица, то есть актеров Таганки, звучат и подхваченные хором, да еще дважды, слова «Ничего, живем». Ими Бомбардов отвечает Максудову, удивившемуся, что на Сивцевом Вражке «никто и никогда не возражал, не возражает и возражать не будет». И на максудовский вопрос «Как же стоит театр?» Бомбардов отвечает «Стоит, как видите, и прекрасно стоит», широким жестом показывая на стены, потолок и в целом на зрительный зал Таганки.
Завершается развитие темы «Максудов и театр» вокальным высказыванием хора актеров «Мой друг, ты вел себя ужасно /И проигрался, что опасно».
Третий акт спектакля, названный театром «В круге третьем», подобен репризе сонатной формы. Здесь темы экспозиции повторяются, но в существенно измененном виде. А тема «Максудов и театр» тесно переплетается с мотивом Сталина.
Трепет перед диктатором, буквально смертельный, обнаружен был еще в экспозиции. Там из телефонного разговора Сталина с Независимым, как его с грузинским акцентом и издевательски иронично называет диктатор, мы узнаем, что директор театра, услышав о звонке, умер. Акт «В круге втором» небольшим эпизодом обнаруживает готовность театра буквально вторить высказываниям тирана, во всяком случае, демонстрирует эту готовность: хор, будто моментально отзывающееся эхо, повторяет фразу злодея, поучающего по очередному поводу «Ни-че-го не соображают».
В репризе театр представлен как абсолютно зависимый от тирана. Этим полностью определяются отношения театра с Максудовым. Театр отвергнул пьесу, за постановку которой, по слову Ивана Васильевича, им «попадет». А услышав Сталина, который из окна балкона говорит о необходимости создания современных пьес, театр будто впадает в гипнотический транс. Иван Васильевич, сидящий в кресле, почти чудесным образом вытягивается в струнку. Всеми словно овладевает мелодия песни «Сулико». Пряхина танцует под нее, остальные хором распевают ее. И на предложение, а по сути приказ Сталина, найти ему (драматургу) «правильную стезю», – будучи не в состоянии остановить песню, театр хором отвечает словами песни, выпевая «но найти ее нелегко».
«А-а-а-а-а-а-а! Как это могло случиться?» – кричит потрясенный Максудов. «А-а-а-а-а-а-а-а», – подхватывает Иван Васильевич, обезумевший, как и все, то ли от страха, то ли от неожиданной смены обстоятельств. «Кто сказал?» – не в силах поверить в перемену собственной участи, не унимается драматург. «Наверху сказали, наверху сказали» – скандирует хор, пританцовывая лезгинку, которая, сменив пение, вдруг овладевает всеми. Иван Васильевич встает и заявляет, что в пьесе все есть для хорошего спектакля.
Тема «Максудов и Сталин» преобразуется здесь в тему «Булгаков и Сталин», а благодаря параллели с Мольером и Людовиком, а также уподоблению Сталина Медному всаднку, она одновременно получает и более и более общее звучание: «художник и тиран».
После рассуждения Сталина о необходимости современных пьес возникает жесткая хоровая декламация строфы из «Медного всадника», которая воспринимается как исполненная актерами Театра на Таганке и как прямая реакция постановщика спектакля на этот жест тирана. Резкие стаккато декламации воспроизводят ритм страшной погони хищника за жертвой. «И во всю ночь безумец бедный /Куда стопы ни обращал, /За ним повсюду всадник медный /С тяжелым топотом скакал» – строфа врывается словно предупреждение о трагической судьбе художника.
Такая параллель между Сталиным и Медным всадником обнаруживает преобразование мотива Сталина в обобщенный мотив тирана. Мотив Максудова в этой части окончательно преобразуется в мотив Булгакова.
В финале в пространстве сцены возникает портрет Булгакова последнего периода его жизни, с черными очками. «Мой единственный, мой милый... не бойся ничего... Они опустошили тебе глаза... В них пустыня...», – без намека на сантименты, достигая трагического накала, звучат в исполнении А. Колпиковой слова Е. С. Булгаковой, переходя в завершение хорового вокального лейтмотива «Полынь».
«Жене моей, тебе одной... Не грусти, что на нем черные глаза... Они всегда умели отличать правду от неправды», – прощается с женой и с нами Булгаков словами реальной подписи на портрете. Булгаков, роль которого в этот момент исполняет Д. Муляр. А через несколько мгновений актер, оставаясь Булгаковым, одновременно становится и Мольером из «Кабалы святош». Образ, создаваемый актером, в этот момент раздваивается. «Золотой идол, а глаза изумрудные...», – говорит Мольер и вместе с ним Булгаков о Людовике и продолжает: «Я, может быть, мало льстил... Что еще я должен сделать, чтобы доказать, что я червь...» Парики Людовика и Мольера, которые появляются на актерах, усиливают это мерцание: Булгаков-Мольер-Булгаков и Сталин-Людовик-Сталин.
В темном пространстве возникает прощальное шествие. Оно исполнено как бы двумя «голосами». Из-за занавеса под траурную музыку выходят персонажи максудовской-булгаковской пьесы. В руках первого по-прежнему осыпавшаяся елка. И у каждого в руке – горящая свеча. Одновременно происходит шествие людей со свечами вдоль балкона. Мы видим их в окнах, которые, одно за другим, закрывает последний. Свечи горят и в окнах темницы-коня. Таков подобный ре-ризе акт «В круге третьем».
И наконец, последняя часть спектакля по своему назначению аналогична кс «Подобно тому, как реприза отвечает экспозиции, кода иногда является своеобразным ответом на разработку». Рассматриваемый сейчас случай имение кой. В финале спектакля завершается широко развернутый в разработке, т.е. в актах «В круге первом» и «В круге втором», – мотив театра, в котором постоянно происходят переходы Независимый театр –Театр на Таганке – театр как таковой. И когда актер Золотухин, выйдя из дверей, на которых изображен Станиславский, говорит «Всю жизнь я боролся с халтурой, и она меня победила» или когда актер Антипов, выйдя из дверей, на которых изображен Немирович-Данченко, заявляет «Мне хорошо известно оскудение театра. Хорошо еще, если прилетит откуда-то чайка и даст здоровую затрещину», то мы слышим и директоров Независимого театра, и основателей Художественного театра, и основателя и главного режиссера Театра на Таганке, и одновременно любого театрального деятеля, тревожащегося о состоянии театра.
Ружье, которое в течение всего спектакля висело у правого портала, стреляет. Будто вопреки запрету Ивана Васильевича на стрельбу на сцене, выстрелом завершает свое высказывание Аристарх Платонович.
...Из-за занавеса выходит, как выходила на протяжении спектакля, цепочка актеров, напевающих «Мы длинной вереницей /Пойдем за синей птицей». Пение это продолжается в следующем эпизоде.. Все участники спектакля уже на авансцене. «Не в моде нынче синий цвет, /Но мы в знак мирного привета /Снимаем шляпу, бьем челом» – ведут высокие голоса. Но их сменяет голос Феликса Антипова, который монотонно выводит в низах «умершему писателю-п-о-э-э-э-ту». «Что жил, как не-е-е-е жил», – продолжает в низком регистре Валерий Золотухин. Так пение получает характер реквиема. Пение подхватывает хор: «Что жил, как не жил под дурацким колпаком». Реквиемом Булгакову и завершается этот спектакль. Спектакль о Театре и о Булгакове, чей роман «Мастер и Маргарита» был поставлен Театром на Таганке в 1977 году и на сегодняшний день сыгран более тысячи раз. Композиция спектакля построена аналогично сонатной форме, с широким развитием тем, получающих к финалу обобщенное звучание. С развернутым, подобным симфоническому, развитием частей тем, с введением в часть, подобную разработке, нового тематического материала.
Так возникает спектакль о театре, о художнике и тиране, о вечном и преходящем. Спектакль строгой осанки, полный достоинства и внутреннего величия.