Из книги "Признание - "Юго-Запад" (Москва, 2002 год). Часть 2
.jpg)
Ранее: Часть 1
Л. Аннинский
Искрящиеся кремни (Из дневника зрителя)
Три проклятых вопроса русского интеллигента:
— Кто виноват?
— Что делать?
— Где мои очки? (Версия 2002)
I. ПОДВАЛИЩЕ
Что такое «Театр на Юго-Западе»? Где-то в конце 80-х там сделали и уютный холл перед кассами, и свое кафе оборудовали в дальнем конце «подземелья», а все-таки в памяти моей это по-прежнему «подземелье», романтическое и таинственное, как в первые годы. Черным-черный подвалище, в который спускаешься извилистым ходом из узкого фойе. Крутые ступени амфитеатра в шесть-семь скачков достигают верха, упираются в потолок, такой же черный. Балансируя, взбираешься.
Актеры, не занятые в спектакле, помогают в этом лабиринте найти место, уплотниться, умяться в ряд. Усаживаешься, подтягиваешь ноги, чтобы не терзать ими спину внизу сидящего, втягиваешь плечи, чтобы на них не легли ноги сидящего сзади-сверху. Я почти не утрирую, да и к чему? Все прекрасно! «Театр начинается с вешалки» — студия начинается с отсутствия вешалки, с крючков, вбитых в стену. Отсутствие комфорта здесь может быть так же значимо, как и наличие комфорта в ином академическом храме муз, с колоннами и бархатами.
Сажая зрителя на жесткий, тесный стул, Белякович уже вгоняет его в определенную реальность. Зритель осматривается. Зритель разглядывает «грубо ободранные» черные стены (а может, умело и тонко обработанные): сноп прожектора не отражается ни лучиком — тьма. Тьма есть режиссерский грунт Валерия Беляковича. Может быть, этот стиль возник когда-то от вынужденности: ни тебе кулис, ни занавеса в тесной коробке,- выходить на сцену актерам надо всем из одной единственной двери при всей динамике — это дело протяженное. Как отчеркнуть МОМЕНТ начала действия? Белякович отчеркивает начало тьмой — полной тьмой — тьма падает как занавес. По тьме идет светопись.
Светопись, звукопись
Иногда действие едва высвечивается — фигуры чуть видны — призраки во мгле. Чаще они выхватываются резкими, слепящими ударами прожекторов. Иногда врубается пулеметная очередь света: фигуры актеров вспыхивают, как на киноэкране, движение дробится на фазы, оно разъято, раздроблено, подчеркнуто искусственно.
Никогда во время действия не бывает ровного, объемного света; ровный свет у Беляковича — сигнал того, что спектакль окончен; сам же спектакль — это именно «рваный» свет: вспышками, фрагментами, акцентами. Ни плавности, ни мягкости: резкость, крупность, жесткость. Искрение. Оглушающе мощный звук. Нет, это не «сопровождение» — это самостоятельная партитура, которая берет вас в плен и ведет — так же властно, как ведет свет.
Ни один звуковой децибел не может вырваться из «подземелья» — все остается тут, в тесноте и тьме, всякий удар музыки или шума всецело и безостаточно входит в вас, пронизывает вас, пробивает насквозь, заполняет ваше существо властно и мощно.