Сержант Гришковец доел собаку
Вчера на сцене театра "Школа современной пьесы" Евгений Гришковец в последний раз сыграл свой знаменитый моноспектакль "Как я съел собаку". Автор сам решил снять представление с репертуара. Четыре года назад обозреватель Ъ РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ был одним из немногих зрителей премьеры, а накануне оказался одним из многих штурмовавших здание театра в надежде попасть на спектакль.
Собственно, никакой премьеры четыре года назад не было. Просто дипломированному кемеровскому филологу и руководителю студенческого театра "Ложа" Жене Гришковцу тогда надоело заниматься театром, и он серьезно размышлял над тем, какой бы другой профессией прокормить семью. За этими мыслями провинциала застала Москва. Здесь Гришковец решил напоследок рассказать друзьям свой нигде не записанный монолог о службе на флоте, который в шутку озаглавил "Как я съел собаку". В Театре армии, где работал знакомый, Жене разрешили выступить в одном из проходных залов огромного здания – между буфетом и мужским туалетом. На театральном складе он нашел длинный толстый канат и два куска крашеной дерюги, изображавшей паруса в каком-то давно списанном романтическом спектакле о военно-морском флоте. Потом обзвонил знакомых, некоторые из них позвали своих знакомых – вот так и сыграл премьеру: без афиш, программок, билетов и каких-либо мыслей о будущем.
Что было дальше, известно даже тем, кто недолюбливает театр: две "Золотые маски", драматургические премии, новые моноспектакли и пьесы, подражатели, все сколько-нибудь значимые европейские театральные фестивали, словом, самая успешная карьера в русском театре за последние десятилетия. И чуть ли не единственный пример единодушия критики и зрителей. Собственно, Гришковец специально не старался ни для первых, ни для вторых. Кемеровский непрофессионал с самого начала обращался к залу не как к наблюдателям, покупателям или судьям, а как к товарищам по советскому детству, товарищам по коллективной памяти. Рассказ о службе на Русском острове был окрашен в добрые ностальгические тона и пересыпан забавными наблюдениями, но подкупал всех не просто сентиментальностью или юмором – этого добра и до Гришковца вокруг было навалом.
Просто "Собака" игралась так естественно и доверительно, что одним махом восстанавливала на сцене в правах опыт отдельной нормальной личности. В то время как одни на театральной сцене продолжали вещать о духовности, другие из последних сил выпендривались, а третьи хлопотали физиономиями по антрепризам, вдруг появился странный, запинающийся человек, отказавшийся говорить для чужих от чужого лица. Он говорил от первого лица и только для своих.
Отклик публики оказался поразительным: своих оказалось много, причем в разных странах. На спектаклях Гришковца перебывали, кажется, не только все театралы, но и все столичные либеральные политики. Большей, чем любые другие спектакли, популярностью он пользовался у журналистов, актеров и рок-музыкантов. Правда, спектакль за эти годы существенно изменился – благо структура монолога позволяет автору "вставлять" или "вынимать" из "Собаки" блоки текстов. Последующие работы Гришковца не прошли даром для первого: сейчас в заканчивающем свою жизнь спектакле очень заметно влияние выпущенных год назад "Дредноутов" – кажется, самого совершенного из всего сделанного Гришковцом с тех пор. Сейчас он чуть больше и гораздо более умело "играет" своего героя. Что и понятно: наверное, циничен тот, кто с первого шага на сцене полагается только на умение, но уж наверняка безнадежен тот, кто по прошествии времени не находит своему естеству надежных профессиональных подпорок. Цинизмом Евгений Гришковец не был тронут никогда, а надежды уже оправдал.
Но главная причина сознательного умерщвления "Собаки", наверное, все-таки в другом. Серьезно изменился сам лирический герой: из искреннего, словоохотливого затейника за четыре года он превратился в битого жизнью романтика, которому хочется произносить другие тексты. Именно поэтому из одного из самых удачных проектов русского театра спектакль "Как я съел собаку" насильно превращен в одну из его легенд. Кстати, в карьере автора представление сыграло значительную роль: с формулировкой "за пропаганду российского флота" бывшему матросу Гришковцу было присвоено звание сержанта.