Главный театр Союза ССР, 1947 год, часть 22.
Ранее: Часть 21
Итак, почти вся русская оперная школа в постепенном водворении своем стала признанным достоянием театра, и проблема работы становится проблемой наилучшего показа — проблемой режиссерского мастерства и искусства театральности. Главным дирижером становится Вячеслав Иванович Сук, превосходный музыкант, очень содействовавший росту театра. Репертуар национальный принимает вполне устойчивое состояние, постоянно подчищаясь и освежаясь. Год за годом увеличивалось число опер, получавших постоянный прочный ансамбль, т. е. не некое бесхарактерное состояние в репертуаре, а свой образ — спектакль Главного театра, и это не непременно оперы с участием Неждановой, Собинова или Шаляпина.
Например, если имели свой стилевой тонус глинкинские оперы, то и «Аида» и «Демон» были стоющими художественными единицами. Не затеряться в театральной обыденности — это высокое стремление стояло перед каждым спектаклем Главного театра, независимо от отдельных удач и неудач. Праздничной атмосферы внутри театра на каждый вечер не закажешь. Но когда чаще и чаще во время спектаклей радует ощущение художественной удовлетворенности и на сцене, и за кулисами, и в оркестре растет убеждение, что «сегодня спекталь идет», т. е. не вызывая ни в ком чувства досады и обиды за театр, — это верный и простой признак здорового художественного организма.
Наоборот, преувеличенные восторги, лобзания, самопоздравления выдают очень нервную атмосферу скрытых тревожных опасений. Так вот, в период все большего усиления авторитета В. И. Сука, действительно в театре положительнее и положительнее утверждалось чувство внутренней гордости от растущего числа крепких и хорошо слаженных спектаклей, которые покоились на строгой музыкальной дисциплине и на сознании ансамблевой ответственности, хотя Главный театр обладал и крупнейшими, всей стране известными именами, и они могли бы существовать каждый своей отдельной славой. Образы, ими создаваемые, однако, были не внешне артистическим позированием, а вытекали из русского чутья к музыкальному содержанию и из ощущения жизни в звуке.
Или, как у Собинова, из сочетания внутренней сосредоточенности и работы мысли и изучения ряда источников с очаровательной одаренностью: надуманность ему не давалась, если бы он даже и захотел надеть на себя мантию «внушителя». Его пение — истинно было пением. Волшебным полетом образной лирики: поэтичнейшими мифами о рождении музыки. Или, как у Неждановой (Снегурочка, царевна Лебедь), из высокого мастерства по-пушкински, естественно просто, само собой, переключенного в мир легенд о звенящих скромных ландышах, о звонах и перезвонах лесных колокольчиков, о слезах жемчужных рос и серебристом смехе поющих под солнечными лучами льдинок. Казалось, будто в ее голосе сами собой рождаются напевы, а не намять и искусство пения их вызывают.
Продолжение: Часть 23