Проход мимо Чехова
Театр имени Моссовета показал премьеру новой версии чеховского "Дяди Вани". Постановку осуществил Андрей Кончаловский, спустя сорок лет после своего знаменитого фильма по этой же пьесе. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Начавшийся год Чехова — в конце января исполнится 150 лет со дня рождения Антона Павловича — сулит немало новых спектаклей по его пьесам. И ни одно из многочисленных заблуждений относительно драматургии Чехова явно не останется без достойного воплощения. Вот и "Дядя Ваня" Андрея Кончаловского является роскошной иллюстрацией весьма распространенной ошибки: подчас режиссерам кажется, что одолеть Чехова эксцентрикой, клоунадой и гротеском нынче надежнее и "современнее", чем более старинными методами. То есть все равно хочется, конечно, чтобы зритель облился слезами над чеховскими героями. Но если не знаешь, как же заставить сегодня публику расчувствоваться, то имеется относительно простой способ справиться с чеховскими загадками — превратить героев пьесы в клоунов. Удачных гротесков по чеховским пьесам было в последние десятилетия немало. Но к жанровому слому нужно, как ни крути, иметь органическую склонность.
У Андрея же Кончаловского ее, скорее всего, просто нет. Зато есть надменная уверенность, что раз у других вышло, то и у него получится. Работа проделана большая: перепробованы самые разные оттенки комического, а результаты этих усилий добросовестно представлены на суд публики. На невысоком подиуме, чем-то напоминающем помост для представления итальянской комедии масок, собрана довольно-таки нелепая компания. Хорошая актриса Лариса Кузнецова играет няньку Анфису так, как выпускницы вузов иногда играют старух в плохих дипломных спектаклях,— суматошно, суетливо, дребезжа каждым словом. Вафля превращен Александром Бобровским в карикатуру — с откровенными толщинками под костюмом и манерными интонациями. Елена Андреевна — в исполнении Натальи Вдовиной (опять же актрисы очень хорошей, но тут явно сыгравшей "на понижение") — предстает просто никчемной дурой. Дядю Ваню здесь, может быть, и не назовешь дураком: легко предположить, что он, весьма омолодившийся (заглавного героя играет Павел Деревянко), сознательно выбрал маску провинциального болтуна и нелепого франта — от чувства бессилия перед жизнью. Чтобы всем, даже самым непонятливым, стало ясно "решение", дядя Ваня даже нацепляет себе клоунский ярко-красный нос.
Астров у Александра Домогарова получился весьма банальным, но, может, так оно и лучше, чем с толщинками или красным носом. Кажется, лишь вместе с Александром Филиппенко, играющим профессора Серебрякова, в спектакль входит настоящая, высокая эксцентрика: профессор сыгран очень интересно, действительно необычно, этаким бесконечно ерничающим и полным сил лицедеем, будто сожранным изнутри какой-то страшной пустотой. Однако существует господин Филиппенко настолько автономно, что поневоле задаешься вопросом: а видел ли режиссер собственный спектакль? Исполнительница роли Сони Юлия Высоцкая вроде бы и неплохо играет свою несчастную героиню. Именно что несчастную — угловатая, неловкая, с вечно скошенной головой, какая-то зашуганная, похожая на монашку племянница дяди Ваня вызывает не сочувствие, а досаду. Ждешь, что в финале, в знаменитом Сонином монологе, она непременно прибавит что-то важное. А иначе зачем вообще ставить еще одного "Дядю Ваню"?
Вместо содержания, однако, предложено лишь резкое действие: единственное, на что способна Соня—Высоцкая, это смахнуть со стола на пол скатерть вместе с бумагами и посудой. Верной "подпоркой" для заваливающей финал роли актрисы оказывается появление дамы в белом, раскачивающейся на качелях спиной к залу. Все внимание зрителей переключается на нее. Точно так же она качалась в начале — видимо, это покойная мать Сони, и вынужденное появление призрака следует отнести к числу безусловных новинок в истории интерпретаций "Дяди Вани". Есть в спектакле еще пара запоминающихся режиссерских жестов, правда, открытиями их уже назвать нельзя. Например, не скрытая от зрителя перестановка декораций между актами и помреж, деловито расхаживающая по сцене. И еще большой видеоэкран, на котором показывают картины вырубленных лесов, лица обнищавших россиян и кадры с сегодняшней площади Маяковского — спешащий мимо Чехова современный большой город. Что же, если в спектакле фатально отсутствует предмет художественного высказывания, режиссеру остается только грустить о судьбе родины да грозить пальцем согражданам — видимо, за то, что не доросли до подлинного искусства.