Ширвиндт в борьбе с самим собой
Выпустив в Театре Сатиры булгаковского "Мольера", Александр Ширвиндт, некогда блестяще сыгравший в этой пьесе Людовика XIV, решил дважды вступить в одну и ту же воду. Вопреки ожиданиям это оказалось не только возможно, но еще и полезно.
Театр Сатиры можно поздравить - на его подмостках едва ли не впервые за последние годы появился спектакль. То есть не эстрадное исполнение некоего текста, превращенного в набор более или менее удачных реприз, а серьезная попытка художественного высказывания. Кажется, для худрука Сатиры было делом чести доказать, что его порядком поистрепавшийся в "хомо эректусах", "распутниках" и "слишком женатых таксистах" коллектив, а главное - он сам еще способны на подобное высказывание. Доказал. Ей-богу, доказал. Верю!
Никаких впечатляющих открытий в "Мольере", поставленном Юрием Ереминым, нет, зато в нем явственно присутствует старомодная добротность и столь же явственно отсутствует новорусская театральная пошлость. И на том спасибо. В конце концов, пьеса Булгакова принадлежит к числу тех самоигральных произведений, которым неожиданная трактовка и чаемое театроведами "приращение смысла" нужны как рыбе зонтик. Зато ей (точнее, ее сценическому воплощению) жизненно необходима искренняя и очень личная интонация. Писавший о Мольере Булгаков конечно же имел в виду себя любимого и свое (а не чье-то там) весьма амбивалентное отношение к верховному владыке "эсэсэсэрии", которого он одновременно и боялся, и боготворил, и демонизировал (ведь Сталин для Булгакова - это и король-солнце, и дьявольскими средствами восстанавливающий справедливость Воланд).
Сценический успех "Мольера" почти всегда зависел от того, насколько вслед за Булгаковым исполнитель заглавной роли был в состоянии отождествить свою жизненную ситуацию и злоключения автора "Тартюфа". Не случайно в новейшей театральной истории эта роль доставалась, как правило, худрукам крупных российских театров (уж им-то было хорошо известно, каково играть с властью в кошки-мышки). И не случайно эталонной постановкой этой пьесы стал телеспектакль Анатолия Эфроса. Мало того что тема Мольера была важна для самого великого режиссера. Ничуть не меньше она была важна для Юрия Любимова, выбранного Эфросом на роль лукавого галла-комедиографа (думаю, это лучшая из сыгранных им когда-либо ролей). Уставший, весь какой-то помятый Мольер-Любимов очень выразительно контрастировал у Эфроса с гладким, пышущим благополучием обликом самого Ширвиндта в роли Людовика.
Потом, уже в перестроечные времена, Мольера воплотил другой знаменитый худрук - Олег Ефремов, и в этом спектакле, поставленном Адольфом Шапиро, биография знаменитого француза тоже внятно рифмовалась с биографией реформатора МХАТа. В отличие от Любимова, игравшего артиста, сначала обласканного верховным правителем, а потом затравленного идеологической каббалой, Ефремов играл человека, замученного внутритеатральными дрязгами и взаимоотношениями с женщинами куда больше, чем борьбой с мракобесами (незадолго до премьеры Художественный театр пережил знаменитый раздел).
В начале нынешнего тысячелетия эта роль перешла от Ефремова к сменившему его на посту худрука МХТ Олегу Табакову, и тут стало окончательно ясно, что сыграть булгаковского героя, не имея на то каких-то личных побудительных мотивов, не по силам даже такому блистательному лицедею, как Табаков. В то, что его Мольер руководит театром, поверить было легко, в то, что он великий драматург, - непросто, но в то, что он несчастный человек, - решительно никакой возможности. Когда пожилой комедиант в исполнении витального Табакова хватался на приеме у короля за сердце, казалось, что он играет роль в собственной пьесе "Мнимый больной"...
И вот за Мольера взялся очередной худрук - Александр Ширвиндт, которому вроде бы сама природа назначила представать в этой пьесе в роли ироничного и благополучного властителя. Он ведь, как и Табаков, - типичное воплощение лощеного благополучия и благостной самоуспокоенности, какое обрели в России, вставшей с колен, кумиры советской поры. Что им Мольер! Что они Мольеру! С властью у них никаких конфликтов нет, конфликты внутри коллектива, если и наличествуют, то носят рутинный характер, идеологических врагов вокруг не наблюдается, с финансированием все более или менее в порядке. Тем удивительнее, что в игре Ширвиндта - пусть не всегда, но очень часто - звучат искренние и пронзительные ноты. Вот вам кажется, что я только шут и паяц, - словно бы говорит нам со сцены заслуженно народный конферансье России... Ну да, не без этого. Но мне так же, как шуту и паяцу Мольеру, знакомы минуты отчаяния. Я тоже страдаю, рефлексирую, мучаюсь от предательства близких, а главное - от невозможности выразить на сцене что-то очень важное. То, что давно и надежно спрятано за моей шутовской маской.
Любимов играл спектакль о борьбе с властью-искусительницей, Ефремов - о борьбе с соратниками и близкими людьми, Ширвиндт вдруг - совершенно неожиданно - сыграл в этой пьесе историю борьбы с самим собой. Сыграл сильно, просто и глубоко. Его Мольер не держит зла на своих врагов - на ищущего его смерти одноглазого бретера, на усыновленного им, а потом обесчестившего его Захарию Муаррона, на бросившую его Арманду... Он прощает их. И эти сцены лучше всего удаются Ширвиндту.
Именно мотив прощения становится для него лейтмотивом роли. Он ведь знает, что не король, не святоши, не женщины, он сам - главный свой враг. С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой... С маской всезнающего циника, с вечно волочащимся за ним шлейфом жуира, шармера, главного остроумца российской сцены. За саму возможность этих борений - кажется, и впрямь искренних - хочется снять перед худруком Сатиры шляпу.
Известия, 27 января 2009 года
Марина Давыдова
Источник: http://izvestia.ru/news/344825