Серебряный век в коммуналке

Премьера в Театре Моссовета

Театр Моссовета создал на сцене атмосферу коммунальной квартиры, пронизанной поэтическими излучениями


Московский театр имени Моссовета показал премьеру спектакля "Серебряный век". Новую пьесу классика поздней советской драматургии Михаила Рощина поставил Юрий Еремин. Они оба считают, что сейчас самое время вспомнить о временах борьбы с космополитами и о жертвах сталинизма.

Жестоко ошибутся те, кто понадеется увидеть на сцене Театра имени Моссовета капризные изгибы ар-нуво, пряную атмосферу декаданса и прочие расхожие прелести Серебряного века. Не надейтесь провести приятный вечерок. Действие пьесы Михаила Рощина происходит в очень неприятные времена, в конце 40-х годов. А понятию "Серебряный век" приписано помимо общепринятого еще одно, весьма зловещее толкование. Бывший заключенный, он же знаток и любитель поэзии, рассказывает молодому главному герою, как сидел на Колыме и вместе с другим зэком возил из штольни на поверхность руду с серебристым отливом. Оба думали, что голыми руками добывают стране серебро. Выяснилось — радиоактивный уран.

Но в основном речь в спектакле идет не о физической радиации, а об излучении совершенно другого рода, радиации в переносном смысле, исходящей из того далекого, настоящего Серебряного века. Его открывает для себя Миша, учащийся старших классов и начинающий поэт. Положительный мальчик проживает с мамой, честной советской труженицей, в обычной коммуналке. У мамы есть приходящий ухажер, промышляющий мелкими коммерческими авантюрами. В соседних комнатах живут школьница с косичкой, мудрая старушка, непризнанный художник и твердолобая сталинистка, ведущая литературную студию.

В мир запрещенной литературы подростка (его имя намекает на автобиографический мотив) вводит женщина-библиотекарь. Атмосфера сгущается: в квартиру все чаще наведываются строгие граждане в одинаковых черных пальто и шапках. Естественно, мальчик влюбляется в свою "учительницу". Но потом ее арестовывают, и Миша совершает настоящий поступок: отправляется спасать любимую.

Замысел представления, очевидно, состоит в том, что жесткая кристаллическая решетка позднего сталинизма оказывается облучена мощным ионизирующим потоком русской поэзии. Цепная реакция высокой культуры рождает в совках синдром внутренней свободы. В спектакле читают очень много очень знаменитых стихов — Ахматова, Маяковский, Цветаева, Пастернак и т. д. Как будто на школьном вечере. Юрий Еремин искренне увлекся пьесой и сделал все, чтобы придать этому несовершенному (но, без сомнений, абсолютно искреннему) сочинению пристойную театральную форму.

Режиссер решил придать спектаклю дух киносеанса: в прологе персонажи рассаживаются, как в кинозале перед началом картины; оркестрик на авансцене играет, как в фойе; киноэкран с неровной гирляндой лампочек служит занавесом. Перед ним происходят важные объяснения героев, на нем же в финале зрители получают киноурок истории: такие-то деятели культуры покончили с собой, такие-то расстреляны, такие-то сгинули в лагерях.

Маяковский, Мандельштам, Мейерхольд... Хрестоматийные имена гениев и их ставшие не менее хрестоматийными трагические финалы служат такими же кубиками театральной игры, как песенки, как интонации, прически и пальто, как кастрюли и телефонный аппарат на стене, как название популярного ресторана и рекомендация поменять фамилию Розенцвейг на русскую, как коридор коммуналки и бытовые зарисовки из коммунальной жизни. Столько режиссеров уже вертели этими кубиками и так и эдак, что надеяться получить какой-то новый узор по меньшей мере наивно. За каждым поворотом сюжета и за каждым из актеров, включая опытных народных Ольгу Остроумову и Георгия Тараторкина, маячат некие иные, виденные раньше, игравшиеся и игравшие про то же.

В Театре имени Моссовета сознательно решили повторить пройденное, видимо, посчитав, что уже пора. В 80-м году за такой спектакль его авторов посадили бы, в 86-м наградили бы, в 92-м пожурили бы за нерасторопность. Сейчас не произойдет ни первого, ни второго, ни даже третьего. Потому что опоздать на несколько лет — означает проявить всего лишь нечуткость и глухоту, а на полтора десятилетия — уже заботу о вечном. Во всяком случае, в конъюнктуре Театр Моссовета не обвинит никто. От нее убежали настолько далеко, что впору попенять на ее отсутствие.


РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ
Источник: http://kommersant.ru/doc/286309