Без леденца
"Вишневый сад" в Год равных возможностей
В «Ленкоме» сыграли премьеру «Вишневого сада». Премьеру посвятили памяти Олега Янковского, который начинал репетировать роль Гаева, но первые спектакли – они состоялись в Санкт-Петербурге – сыграли, когда Янковского уже не было в живых.
Роль Гаева играет Александр Збруев, кое-кто почему-то думал, что роль Раневской Захаров поручит Инне Чуриковой, но, наверное, вправду разумнее, что роль помещицы в новом спектакле играет Александра Захарова. Естественно, что роль Фирса отдана Леониду Броневому.
Спектакль Захарова развивается стремительно. И так же стремительно заканчивается. С антрактом – час пятьдесят пять минут. А у Чехова, как известно, четыре акта. Но Марк Анатольевич успел предупредить, что позволил себе некоторую вольность с каноническим текстом. В результате, например, Фирс в исполнении Броневого по нескольку раз, как это свойственно старым людям, повторяет одни и те же слова про вишню, которую в прежние годы и мариновали, и даже мочили, а Гаев – ни разу не говорит про свои леденцы. Хотя в других спектаклях, случалось, на этих самых леденцах строилась вся эта роль: так, за леденцами, незаметно прошла жизнь...
За сто с лишним лет чего только не делали с чеховским «Садом». Некоторое время тому назад шел спектакль, в котором у помещицы Раневской был роман со слугой Яшей. В спектакле «Ленкома» Раневская не прочь сойтись с Лопахиным. Гаев в разговоре с племянницей Варей (Олеся Железняк) намекает как раз на то, что у сестры налаживается связь с Лопахиным. И он недалек от истины. В финале первого акта Лопахин довольно грубо набрасывается на Раневскую, хватая за самые интимные места. Понятно, что Лопахин покупает вишневый сад для нее и ради нее, и уже после покупки Раневская не теряет нежного своего расположения и несколько раз целует юного своего товарища в распахнутую грудь. Когда Раневская предлагает Варе стать посредником в их брачном союзе и говорит, что готова сама сделать ему предложение, понятно, откуда следом возникает смущение. Зрители предыдущей сцены вправе подумать, что в этот момент Раневская, позабыв про Париж, намереватеся свою судьбу решить здесь, в России, с Лопахиным. Он, конечно, не дворянин. Но, как известно из слов Гаева, и первый ее муж не был дворянином.
Самое, пожалуй, спорное режиссерское решение связано с фигурой Пети Трофимова. В этом вечном студенте, который с радостью прощается с вишневым садом и приветствует новую жизнь, прежде видели буревестника революций, фигуру в советском театре безусловно положительную (хотя и в других, свободных странах мало кто готов был отнестись к этому трогательному малому иначе). Марк Захаров отдает эту роль Дмитрию Гизбрехту, который некоторое время назад обратил на себя внимание бессловесной ролью обитателя психиатрической клиники в спектакле «Пролетая над гнездом кукушки». Он очень эмоционально передвигался, какими-то синкопирующими прыжками, в глубине сцены, а когда выходил вперед, его лицо выражало невероятную гамму невысказанных слов и чувств... Почти без изменений, лишь приглушив те «сумасшедшие» прыжки, он перешел в «Вишневый сад». Появились слова. Но почти каждое слово дается герою с трудом – лицо перекошено нервными тиками, страданием. Когда этот Петя говорит, что он выше любви и зря, мол, Варя волнуется по поводу его возможной связи с Аней, дочерью Раневской, поневоле недоумеваешь: странная Варя! Какая тут может быть связь?!.. Зная, как Марк Анатольевич внимателен к тому, что творится за дверями театра, в какую-то минуту возникла мысль, что таким образом режиссер откликнулся на объявленный в Москве Год равных возможностей, иначе – год инвалидов. Но это вряд ли. Может, мысль режиссера заключалась в том, что всю революцию заварили такие вот, больные на всю голову? И вся Россия пошла за безумцами? Но это было не так. И такая трактовка, простите, банальна. Вообще же играть больного – да так, в многообразии ежесекундных подробностей – по-моему, бестактно. Мешают и микрофоны. Тут, когда играет живой оркестр, а передвижение по сцене Симеонова-Пищика (Сергей Степанченко) никак не меняет звук, который одинаково несется из колонок... Звук, и не только звук, теряет объем.
Утешением становится Леонид Броневой в роли Фирса. Он играет и психологически очень понятно, и с чувством и осознанием прожитых лет, так что каждая фраза наполняется содержанием, в каждой – и Чехов, и сам Броневой.
В финале большая веранда (сценография ученика Олега Шейнциса – Алексея Кондратьева), которая по ходу спектакля поворачивалась и так, и эдак, складывается пополам и как бы раздавливает Фирса меж двух половинок. А после – рушится надвое, поднимая пыль и шум. Жизнь прошла. Словно и не жил. Словно и не было никакого дома.
НГ, 28 сентября 2009 года
Григорий Заславский
Источник: http://www.ng.ru/culture/2009-09-28/10_teatr.html