menu-options

Николай Александрович Анненков. Часть 3.

Все части этой статьи: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4.
 

В этой арии, вернее, в том, как она связывалась у Анненкова с линией образа Басова, заключался в большой мере смысл темы «Дачников». Этот очень горьковский смысл выступает в спектакле со всей отчетливостью на первый план. Его можно объяснить так: время героя, выведенного в целой системе характеров в «Дачниках», прошло. Оно должно унести с собой и эту психологию. Басов — Анненков — эпикуреец, он пьет жизнь, как нектар, — без горечи противоречий, без трудностей, достающихся кому угодно, только не ему. Басов знает, что в жизни есть идеалы, принципы, красота — их он подвергает своеобразному присвоению. И кажется, что этот добрейший, влюбленный во все, улыбающийся, с мягко рокочущим голосом русский интеллигент должен и может быть всем приятен. И тем острее и глубже его полное саморазоблачение.

Иным был анненковский Черкун в «Варварах» Горького, талантливый, но жестокий — цивилизованный варвар. Он был поистине страшен соединением ума и низости, просвещенности и потребительства самого грубого толка. Как могло в этом светлоглазом красавце с высоким ясным лбом, с мягкой улыбкой жить такое разрушительное отношение к людям? Анненков нашел ту внутреннюю логику чувств этого человека, которая позволяла ему не скрывать своего пренебрежения к людям, когда они становятся не нужны ему. По-разному признаются в остывшей любви: Анненков в этой роли не то что бросал свое признание Надежде — это было слишком мало для него. Он расстреливал ее словами: глядя ей в лицо и с хладнокровием наблюдая за реакцией, Черкун голосом Анненкова раздельно говорил: «Я не люблю вас больше! Не люблю!»

Актер не раз приближался к пониманию истоков и причин измельчания личности, невидного, необъяснимого превращения человека в зверя. Он многого коснулся в этой области, работая над ролью Ивана Грозного в одноименной трагедии Алексея Толстого, насколько позволял упрощенный вариант исторического конфликта.

Одну из причин нравственного падения человека он видел во власти над человеком простейших земных влечений, власти плоти. Думается, что отсюда он пришел к созданию двух таких разных работ, как католический прелат Рудкевич в «Признании» С. Дангулова и русский священник Павлин в «Достигаеве и других» М. Горького. Ключ, которым открывалась парадоксальная логика этих образов, таков: служители культа в глубине души являются рабами земных потребностей и страстей. Потребности не элементарные: богатство и власть, сытость и вседозволенность. Это — причины, по которым оба сопротивляются движению революции. Но при общности ведущей темы каждая психология разработана актером глубоко своеобразно и обоснованно. Павлин — Анненков неизменно при всем присутствует: при заседаниях Думы, при сговоре антибольшевистских союзов, при их перегруппировке. Но присутствие его, суетливого и готового к каждоминутному исчезновению, неустойчиво: этот очень ловкий, много сделавший и много виновный человек нюхом ощущает, что его час пробьет скоро. Характерна легкость его движений при кажущейся тяжести сытого тела, легкость, с которой эта огромная темно-фиолетовая ряса в мгновение ока исчезает за портьерой, чтобы бежать, слившись с тьмой осенних московских переулков. Анненков замечательно нашел решение этого образа. В нем получает комическое претворение та краска жизненной полнокровности, которую всегда искал актер. Более всего мы видим ее в тоскливом выражении глаз, так контрастирующем со всем обликом Павлина — эпикурейца и чревоугодника русского предреволюционного духовенства.