В театре имени Гоголя (Л. Булгак), часть 3.
.jpg)
И вот, став актером, на котором держался чуть ли не весь репертуар театра, талантливый художник изменил своей творческой природе, сделался сух и риторичен, потерял свое естественное обаяние. Не стоит винить артиста за то, что он не отказывается от «не своих» ролей, — каждый знающий внутреннюю жизнь театра понимает, какое это сложное дело. Кроме того, самый активный период творчества такого актера, как А. Краснопольский, увы, пришелся на годы, когда слишком большое значение в истории, в жизни (и в театре в том числе) придавалось «герою». Этот период не прошел бесследно для многих наших талантливых актеров. Но оставим «Овод» прошлому. Совсем недавно режиссер П. Васильев поставил в театре имени Гоголя «Тараса Бульбу».
«Тарас Бульба» — это знакомо всем, как «Записки охотника» или «Сказка о рыбаке и рыбке». Я пошла на спектакль, не перечитывая повести. И весь вечер трудно было избавиться от недоверия. Казалось, что в спектакле все «не так», все не по Гоголю. Казалось даже, что некоторые эпизоды вообще переделали. А перечитав потом «Тараса Бульбу», нельзя было не поразиться, до какой степени все в спектакле соответствовало каждому слову повести и — как мало было общего с ее духом. Произошло неожиданное: театр решился быть верным Гоголю и обойтись без «малого» — без своего взгляда на Гоголя. Спектакль оказался похожим на иллюстрацию учебного пособия, в котором опущено все «второстепенное», вся поэзия и прелесть художественного.
У Гоголя любое маленькое событие значительно, даже торжественно. В спектакле самые важные сцены выглядят мелко. Вот последняя сцена Тараса (артист Г. Тесля). Этот Тарас не останавливал на полном скаку коня и не соскакивал с него. Он именно вышел, вышел из-за кулисы, спокойно, с трудом нагнулся и пошарил на полу, точно искал грибы. Словно свою знаменитую трубку он обронил не только что, а ищет ее уже битый час. А уж ляхи-то! Вышли вялой кучкой. С ленцой навалились на Тараса и без всякого торжества и злорадства связали. Костер, на котором собрались сжечь человека, своего лютого врага, разжигали так, словно намеревались протопить печь в избе. Вид у всех был усталый и безразличный. Правда, художники (М. Варпех, Е. Свидетелев, Е. Серганов) придали романтическую интонацию этой последней картине, найдя вздымающее к небу суки-обрубки настоящее Тарасово дерево, — не то спектакль и вовсе остался бы без эмоционального завершения.
Усталыми в последней картине актеры выглядели не случайно. Спектаклю с самого начала задан бешеный темп. Все стремительно несется по фабуле. Актерам некогда додумывать мысли и договаривать слова, нет времени для пауз, чувства не успевают созреть и набрать силу. Едва зародившись, они становятся действиями. А фраза Гоголя! Попробуйте-ка произнести ее «на ходу»! Она требует плавности и мягкости даже в самых «громких» местах. Ее скажешь — и слушаешь, как она звучит... В театре Гоголя получился спектакль-скороговорка. Скороговорка речей, мыслей, чувств. Патетику постановщик хочет создать криком, шумом, бешеным ритмом. Но патетика — это ведь совсем не шум, это полнота и насыщенность чувства.
По внешним данным, да и по темпераменту Г. Тесле сам бог велел играть Бульбу. Но и ему трудно прокричать всю роль, и он хрипнет и устает к концу спектакля. Правда, этот Тарас и попроще, чем гоголевский. В повести Бульба человек мудрый, оратор и поэт в душе. А чувство юмора не дает ему быть сентиментальным, выспренним. В его устах естественна любая поэтическая и философская речь. В спектакле Тарас больше похож на сумасброда и человека далекого поэзии, торжественные речи не очень-то идут к нему (а как жаль, что пропала знаменитая речь о товариществе!).
Андрий у О. Туманова — мешковатый, робкий парень. Иногда сентиментальный. А с каким смаком и хрустом ест он в первой картине соленые огурцы! Натуральные соленые огурцы — в романтическом спектакле... У Остапа — П. Омельченко характер более определен. Его несгибаемость, фанатизм видны уже в кулачном бою с отцом, в этом его неподвижном взгляде исподлобья, в деловых, серьезных, без тени юмора тумаках. К сожалению, дальше образ как бы застывает и становится не очень нужным в спектакле.
Точнее всего, пожалуй, играет маленькую роль Татарки, служанки Панночки, Э. Мильтон. Именно в мелодии и тоне ее голоса чувствуем мы всю красоту и романтику любви Андрия и Панночки. Конечно, повесть Гоголя чрезвычайно трудна для инсценировки. Ее поэзия сложна: суровый дух эпичности, возвышенная красота повседневности, философские речи в устах полуграмотных людей, подробности быта, убийственные для «героического» спектакля. (Одно дело, когда читаешь у Гоголя, что Остап и Андрий были грязны с дороги, другое — когда на сцене видишь выпачканных грязью парней.)