Анатолий Эфрос: Дома и в гостях (заметки режиссёра). Часть 3.
И только вспомнив всё, станет Дон-Жуаном. А Сганарель не заинтересован в том, чтобы вспомнить, ибо не хочет, чтобы этот никто снова стал его хозяином. Дон-Жуан хочет ожить, реализоваться. Сганарель хочет просто жить, так, как жил. Дон-Жуан ему — помеха, враг, опасность. И начинается схватка не на жизнь, а на смерть. Эта сцена — не двести пятьдесят четыре реплики, а единый порыв действия: заставить Сганареля вспоминать. На одном дыхании должна пройти эта сцена. Из получасовой она должна превратиться в пятиминутную. Это лишь маленький отрезок дороги, которую двум персонажам следует пробежать, чтобы, завернув за угол, увидеть следующий отрезок дороги. Это лишь начало спектакля, хотя по количеству текста это чуть ли не треть всей пьесы.
Вот какие иногда бывают удивительные вещи. Но какой же внутренней техникой следует обладать, чтобы осилить все это?! Мне бы хотелось еще раз поставить булгаковского «Мольера» теперь, после прочтения «Мастера и Маргариты». Я заново обдумываю эту пьесу (ставил я ее давно, до чтения «Мастера»). Вижу, что про Лагранжа написано: на стене тень от него, как от рыцаря, и т. д. — словом, на пьесе какой-то отблеск знаменитого романа. Нужно ее ставить не просто про театр, а про семь кругов ада (там семь картин). Маленькая сцена на большой сцене приподнята высоко-высоко, как эшафот. Может быть, во всем какая-то ветхость. Раскопки чего-то прекрасного. Про М а с т е р а. Мольер — Мастер. Только Маргариты нет. Мастер без Маргариты.
После бурной и насыщенной классики ставить «Гнездо глухаря» обыденного Розова очень трудно. По инерции, идущей от репетиций «Мертвых душ» или «Месяца в деревне», начинаешь что-то сгущать, обобщать и вдруг видишь, что зашел в тупик. Обострить и театрализовать Розова? Пьеса теряет свой аромат, становится топорной. В «Глухаре» есть какая-то хитрость, которую трудно схватить. В пьесе два действующих лица говорят как-то между прочим о мальчике, покончившем самоубийством. Говорят об этом только в том плане, что его отца теперь не повысят в должности, и т. д. Разговор ведется абсолютно без ощущения его аморальности. И многие другие моменты пьесы построены на том же.
У многих людей, описанных в пьесе, нечто неестественное как бы незаметно для них самих вводится в ранг нормальности. Люди привыкли к чему-то абсолютно неестественному и вспоминают это почти безболезненно. В порядке вещей. Драматическая сущность погружена в привычность. Это очень интересная тема интересная и очень сложная стилистика Житейство. Нужно, вероятно, очень остро воспринять все болезненные углы пьесы а потом их как бы размагнитить, погрузить в привычный ход вещей. В этом какой-то непрямой ход, обратная краска выражения истины. Мальчишка дурачится когда ему тошно. Девчонка болтает о своем переживании абсолютно легко, как будто бы это и не было переживанием. Все — в порядке вещей.
Нужно вычертить этот стиль, а потом незаметно подойти к драме, даже к трагедии. Но именно через этот стиль. Этакая нормальность, привычность к дурному, когда истина прорывается внезапно, незапланированно. Но когда прорывается — это взрыв невероятной силы. Мы репетируем «Мертвые души». Нет тройки, нет помещичьих усадеб, нет ничего реального вокруг актеров. Вернее, реальность есть, но совсем другая: комната, знакомый партнер, стул вместо брички, бричка не падает в грязь, а надо самим упасть, и не в грязь, а на пол, и т. д. и т.п. Реальность есть, но совсем не та, о которой речь идет в книге. Есть реальность репетиционной комнаты, реальность театра. Что же в таком случае делать, как вести себя?
Может быть, тоже как-нибудь условно или, во всяком случае, в соответствии с этой репетиционной, театральной реальностью? Ничего подобного. В том-то все и дело, что никто, кроме актеров, не умеет преобразовать без ничего одну реальность в другую только своей игрой. Находясь в комнате подле своих знакомых партнеров, актеры должны вести себя с абсолютной точностью, как если бы были в той, другой, допустим, гоголевской реальности. Каждый момент должен быть абсолютно правдивым не с точки зрения театра, а с точки зрения той жизни, какую они изображают. А театральность только в том, что выбирается особо острая ситуация.