Режиссер отомстил Островскому
Рассказывают, что однажды Александр Николаевич, слушая за кулисами, как идет его пьеса, одобрительно кивал головой, изрекая радостное «Хорошо!» Его спросили: «Что хорошо? Артисты хорошо играют? – на что создатель русского театра, как он сам гордо (и по праву) себя именовал, ответил: «Хорошо написано». И поколения образованных россиян согласны с ним на протяжении более полутора веков.
Только не режиссер Эренбург. Иначе он не перетасовал бы сцены, не вписал бы собственный текст, не ломал бы драматургическую конструкцию. Можно представить, как был бы огорошен автор, увидев в самом начале спектакля, как пытают Паратова и эпизод завершится словами: «Не вернешь долг, с Ларисой будет то же самое». А ведь драматург долго подготавливал выход главного своего героя: о нем говорят и первые лица города, и бывшая его возлюбленная, и люди трактира (как пристанет, из пушки палить будут; коляска за ним едет – «четыре иноходца в ряд») – каждый вносит свои штрихи в портрет незаурядной личности. А тут словно топором: бандит, ничего больше. Похоже, самому режиссеру не для чего драматургу стараться(???), выписывал характер сложный, по-русски привлекательный. Зря корпел Александр Николаевич, напрасно пытался ухватить национальные черты в разномастной компании героев, без толку населял одну из лучших своих пьес колоритными типами и тщательно прослеживал их переживания и поступки, запечатлевал логику поведения и своеобычность нравов. Эренбургу изыски не нужны, главное – оглушить зрителя с первых же мгновений, пусть даже от удара будут покалечены персонажи.
К примеру, Вожеватов. Перенеся в начало эпизод, в котором Василий Данилыч заигрывает с Ларисой, режиссер упрощает образ молодого купца. Островский дает возможность публике увидеть амбициозного дельца, рассказывает о давнем его приятельстве с героиней («мы с тобой с детства знакомы, почти родные»), рисует человека, который разрывается между затаенной любовью и желанием сдержать данное слово: «Всякому товару цена есть. Я хоть молод, а не зарвусь, лишнего не передам». Именно Вожеватову приходит идея поездки за Волгу, он же затевает интригу с «лордом» Робинзоном. А его подарок Ларисе на день рождения – отступные, что ли? Только узнав подробности, зритель сможет оценить смятение, которое охватывает Василия, проигравшего суженую. Но постановщику важнее другое, что Вожеватов – вопреки логике характера и смыслу пьесы – поджигает только что купленный у Паратова пароход: мол, без Ларисы мне и «Ласточка» ни к чему. Возникающая на заднике тень корабля (поначалу подумалось крейсер «Аврора»), которая окутывается клубами дыма, – привлекательнее для Эренбурга.
Зато постановщик берет над драматургом верх в физическом поведении действующих лиц. Главное обстоятельство – бесчисленные лужи (напоминание о плещущейся где-то рядом Волге), основной прием – скольжение в них персонажей с постоянными падениями. Кто-то поднимается на ноги при помощи акробатических номеров, кто-то произносит монологи с пола, а солидному Кнурову и вовсе не удается самостоятельно подняться, он застывает на четвереньках, пораженный не то судорогой, не то приступом радикулита. Да так и надо охотнику до молоденьких девиц – когда-то с успехом приударял за маменькой, а теперь перенес желания на дочку. Нечего и вспоминать: подобного у автора нет, и не было, но ради такого эффекта Эренбург может и дописать необходимые реплики.
Для режиссера примитивность действующих лиц удобна, соответствует его представлениям о человеческой натуре. Можно поздравить постановщика: он отомстил-таки дурному своему педагогу, а заодно и Островскому, выставив гения безграмотным. Конечно, драматургу месть не страшна: он невосприимчив к укусам комаров и слепней – «его кулак навек закован в спокойную к обиде медь». А вот со зрителями, невольными учениками постановщика, стоит разобраться.
Давно прошли времена, когда публика была, по отзывам зарубежных гастролеров, наиболее чуткой в мире, а Россия с прилегающими республиками славилась как самая читающая страна. В Театре Маяковского не принято опрашивать зрителей, однако не будет большой ошибкой представить, что три четверти зала (если не больше) не читали пьесу. А после спектакля и не прочтут – желания взять в руки томик не возникнет. И число недорослей, благодаря постановщику, возрастет.
А не изобрести ли для режиссуры такого типа специальный знак? Есть же марка на продуктах: «Без ГМО», почему бы на духовной пище не отмечать обратное? - «ОЛЭ». В расшифровке - «Осторожно, Лев Эренбург»?
Трибуна, 4 июня 2014 года
Геннадий Демин
Источник: tribuna.ru/news/2014/06/04/45931