Богатыри и мы
Этот спектакль Константина Богомолова и впрямь открывается как некая «божественная бутылка». И каждый, глотнув немного, ощутит в своем зрительском бокале неповторимый вкус и аромат. У твоего соседа по зрительному залу он может оказаться абсолютно другим. А кто-то, не распробовав до конца, сморщится и выплюнет содержимое. Или вообще сбежит, быстренько сообразив, что попал не в Театр, а непонятно куда.
Это, впрочем, для Богомолова уже столь привычно, что он сам спародирует внутри спектакля подобный исход, устроив зрительскую истерику девушки Тамары (Александра Ребенок) с воплями «Позор!» и цоканьем каблучков по направлению к выходу. Ну а как иначе: девушка замуж хочет, а новоявленные кавалеры решили показать ей историю «про непоказанное место» – вполне раблезианского толка, с «дырками» и «хвостом», их затыкающим.
Зрителей, на самом деле, жаль. Тех, которые способны снять только первый, внешний пласт спектакля и тут же сделать далеко идущие выводы об очередном «безобразии». А его тут нет и в помине. Как не покажется парадоксальным, но из «телесно-низового» материала Рабле режиссер умудрился вылепить произведение многослойное, не только смешное, но и лирически-сентиментальное, где, впрочем, одно виртуозно перетекает в другое. Когда-то чеховский учитель Медведенко из «Чайки» (которая, кстати, в этом сезоне второй раз вошла в сферу режиссерских интересов Богомолова) настойчиво утверждал, что «никто не имеет основания отделять дух от материи». И вызывал ироническую улыбку. А Богомолов с этой задачей справился на раз, показав нам, как из всех этих физиологических отправлений и проявлений рождается жизнь, как она есть, с ее высокими и низкими материями, которые не отменяют, а только поддерживают друг друга.
Здесь, конечно, задействован чувственный опыт каждого, будь то актер или зритель. И проходит проверку на прочность благоприобретенное ханжество современного человека, цивилизацией наученного отделять какашку от сонета. По крайней мере, в произведении искусства. Но великий роман Рабле – тоже произведение искусства. Врач и философ, сатирик и писатель, повинуясь возрожденческой логике, воспел телесность как основу жизни, отрицая всяческие комплексы и запреты. В своей сказке о великанах успел сказать о главном: единстве, подчас одномоментности жизни и смерти, чего не стоит пугаться, как процесса естественного и от разума не зависящего. Вот и у Богомолова рождение Пантагрюэля сопровождается смертью его матери, и ошалевший от столь полярных событий, случившихся разом, папаша Гаргантюа (эпизодического отца, а потом и сына сыграет Виктор Вержбицкий) комично вертит головой, не зная, как правильно реагировать. То ли скорбеть по ушедшей супруге (Дарья Мороз), лежащей на столе, то ли радоваться упитанному «малышу», уже требующему вина. То и другое получается удивительно органично, а скончавшаяся мать тут же исполнит «танец смерти» под комментарии Гомера Ивановича – Сергея Епишева.
Об этом спектакле, кажется, уже все написано разными умными людьми, поэтому множить количество правильных рецензий не имеет смысла. Стоит, наверное, лишь поделиться послевкусием того содержимого, что досталось именно тебе. А не для этого ли и существуют спектакли, чтобы не заканчиваться в положенный им срок, а продолжать жить уже не только на сцене, но и в зрительской голове?
Здесь кажется главным иное мироощущение Константина Богомолова, очень ярко проявившееся в «Гаргантюа и Пантагрюэле». Констатация того момента, когда человек вдруг начинает ощущать себя в каком-то сложносочиненном состоянии – одновременно и отцом и сыном. И уходит прежняя задиристость по отношению к «отцам», к их ушедшему времени и скудеющим силам, что не раз звучала в прежних спектаклях. Вместо юношеского максимализма отрицания и гипертрофированного сарказма откуда ни возьмись появляются и нежность, и сожаление, и любовь, и понимание того, что «все там будем». Богомолов и своим актерам, несмотря на молодость, прошедшим через потери близких, дарит это двойственное состояние, заставляет поочередно играть юность и старость, тех, кто пришел, и тех, кто уже уходит. Эта сентиментальность отнюдь не педалируется, она по-прежнему иронична, временами смешна, но звучит отчетливо и, что почти невероятно для Богомолова, абсолютно естественно.
При этом эти мотивы органично вписаны в раблезианский сюжет-путешествие, в котором к Пантагрюэлю – Вержбицому присоединяется Панург – Сергей Чонишвили. Но и этот вояж происходит в сложносочиненных месте и времени. Квартирка привычных для спектаклей Богомолова брежневских времен словно вписана художником Ларисой Ломакиной в эту чуть воспаленную пищеварительно-выделительную систему, вместившую в себя жизнь человеческого тела и духа, который тут то и дело смешно «испускается». Что же до времени, то это, скорее, рассказ-воспоминание, когда в повествовательные интонации не сходящего со сцены Гомера Ивановича – Епишева задорно вклиниваются «живые картины» в режиме реального времени. А наши постаревшие великаны, убаюканные неспешным рассказом, тут же готовы встрепенуться, сбросить с уставших плеч несколько десятков лет и включиться в игру, примкнув к юным помощникам (Анна Галинова, Павел Чинарев, Олег Соколов с другие).
Игры эти порой весьма фривольного толка, но не будем забывать о буйной ренессансной юности не только наших героев. А там, в той эпохе, «когда мы были молодые», не правда ли, волнующая «Каста дива», исполненная Звездой Ивановной (видевшие спектакль понимают, с каким «непоказанным местом» рифмуется это имя), звучит куда слаще, чем высокоморальный трактат о просвещении умов. Да и за гульфик схватиться проще, чем за голову. И уместнее, скажем прямо. Это потом уже, из вынужденного диванного покоя старики-великаны будут с тоской, приправленной грустной улыбкой, смотреть на себя прежних, но ведь жизнь прожита не зря. Они вообще очень редко с этого дивана поднимаются, но иллюзия путешествия создается вполне реальная, пусть даже эти слова сочетаются с трудом. Но в этом спектакле сочетаются.
Впрочем, включившись эту постоянную смену интонаций, от гомерически смешных до сентиментально щемящих, научившись балансировать между комичным перечислением жратвы, составляющей целую гору, и внезапным приходом умершей и молодой матери к своему живому, но постаревшему сыну, ты понимаешь, что все эти физиологические пассажи Рабле воспринимаются абсолютно естественно. Не как нечто стыдно-запретное, о чем не принято говорить в «приличном обществе», но как вполне естественное человеческое жизнеописание. Спросите любого ревнителя нравственности, была ли Первая Какашка его собственного ребенка в тот момент важнее всего мира? Или последние именно «физиологические» жалобы умирающего отца? Не кажется ли вам, что тот, кто честен, ответит утвердительно?
А потом, в этом спектакле явно ощущается уважение к этим «отцам», пусть и показанным порой в весьма смешном виде. К тому поколению Великанов, которое стареет и уходит, оставляя в наследство «маленькую страну». И нет ничего кощунственного в том, что голова Орфея в этих великанских видениях проплывает под «Темную ночь». Ведь это их видения, в которых есть место как «подтиркам» и поп-певицам, так и Гумилеву с Джоном Донном и Беллини. Да, широк был человек, но ничего, мы же сузили…
Театрал
Ирина Алпатова
Источник: www.teatral-online.ru/news/11795