КЛАССНЫЙ ЧАС КСЕНИИ КУТЕПОВОЙ
Герой романа Михаила Шишкина живет в Цюрихе. Работает переводчиком в миграционном ведомстве: «министерства обороны рая беженской канцелярии толмач». Толмач ведет протокол. Его ноутбук раскрыт, как Книга Судеб. Осенью 2005-го, когда «Венерин волос» вышел в свет, Михаил Шишкин говорил «Новой газете» о реальности, породившей его сюжет: «Интервью с «соискателями убежища» могут тянуться целый день. Выяснилось, что эта работа — не для нормального человека. Ты приходишь на службу и на восемь часов оказываешься внутри ада. Такого, какого в принципе в Швейцарии быть не может. Там были и русские, и монголы, и узбеки, и чеченцы.
Все, кто входил когда-то в русскую культурную парадигму. Реален или придуман вот этот сегодняшний рассказ — никто никогда доподлинно не узнает. Человек говорит: его пытали. Белорусские милиционеры. За верность демократическим убеждениям. Показывает выбитые зубы, переломанные кости. И совершенно искалеченные руки: в плоть закачали расплавленный парафин. Он соединяется с мясом. Руки становятся как чудовищные подушки. Разобраться, били его белорусские милиционеры за убеждения или коллеги за то, что не вернул долг, — невозможно. Сотрудники миграционного ведомства быстро меняют работу. Или превращаются в совершеннейшие автоматы, чтобы не пустить это в себя. Но если остался, единственная возможность самозащиты — что-то сделать с услышанным». Вторая сквозная тема «Венерина волоса» — дневник ростовской гимназистки 1910-х, эстрадной дивы в Москве 1920 — 1930-х. Толмач пишет о ней книгу. Судьба Изабеллы Юрьевой проходит сквозь Гражданскую войну, сквозь роскошь НЭПа (у Елисеева вновь сияют пирамиды ананасов, а под витринами спят беспризорники) и воздух «большого террора». Погибает жених. Взвод махновцев насилует сестру Машу. Катит золотистый «Крайслер» НКВД. И сквозь все это — сентиментальная, легкомысленная, избалованная и очень сильная женщина рвется жить, петь, шить новые платья. Итак, голоса из преисподнего хора беженцев. Изабелла. Чиновники и юристы кантона Цюрих. И Толмач с лэп-топом — «интерфейс» между ними всеми. Стиль? Вот абзац: туман, огонь античного маяка, тень ладьи. Тени афинских корабельщиков спрашивают: «Где твоя страна и из какого ты народа?». И я сказал им: «Я — СОЧ (самовольно оставивший часть. — Е. Д.).
Народ мой в синих трусах и кирзовых сапогах играет в футбол сдутым мячом. …Назавтра я должен пойти в какую-то Ниневию около Катыр-Юрта на зачистку». Из фраз такой плотности и сложены 400 страниц. Как это ставить? …Хотя прецеденты есть. Сделал же Андрей Могучий замечательный спектакль «Между собакой и волком» по прозе Саши Соколова! Игнорировал, прямо скажем, фабулу и повороты фарватера огромного романа. Но сумел передать на сцене мглу, зимнюю синеву Волги, брейгелевскую нищету и дымный барачный огонь пьяной артели «точильщиков слова» им. Д. Заточника. Но спектакль Евгения Каменьковича идет другим путем. Декорация лаконична: белые стены, видеоэкран. На нем то лыжные идиллии в Альпах, то фотохроника Гражданской. Две статуи: они и античные оригиналы из музеев Рима, и гипсовые копии русских усадеб, и ремейки — атлеты из ЦПКиО. (Ведь Толмач — «интерфейс» и между этими как бы несовместимыми мирами.) «Красный квадрат» на заднике делится на четыре части. Образует флаг Швейцарии с его белым крестом (впрочем, зрительно это ближе к каламбуру, чем к символу). Открывает щель в рай Европы. Фабула Шишкина более-менее сохранена. Изабеллу играет Мадлен Джабраилова. У остальных «фоменок» по нескольку ролей. Рустэм Юскаев — то отец Изабеллы, благодушный доктор в шлафроке, то сержант Серый, погибший под Бамутом. Томас Моцкус — то чиновник из Цюриха Петер Фишер (он же Петр Рыбарь, ключарь рая), то полууголовник, нелегал Иванов. Полина Кутепова — то ростовская гимназистка, то Царевна-лягушка 1980-х, давным-давно взрезавшая себе вены. Сухощавый, полуседой, усталый Толмач (Иван Верховых) — среди них. Почти все сыграно со странным спокойствием. Да вот: изнасиловали махновцы. Да: били в казарме, пытали в милиции, сожгли дом, ночевал в кустах. А ты, буржуй навороченный, теперь поди пойми: вру я тебе? Бью на жалость? Или как? ...Ведь отличная была задача для актеров этой школы: сыграть тонкую до истерики, блуждающую границу правды и лжи. Невообразимых для Петера Фишера с коллегами истин — и попытки въехать в рай дуриком, на кривой козе. Но, сидя в зале, все вспоминаешь слова Михаила Шишкина (понятно, что самым первым роль Толмача сыграл автор): «Сотрудники... превращаются в совершеннейшие автоматы, чтобы не пустить это в себя». Кажется, такой автоматизм актерской игры включен и в замысел спектакля. Зрители «Мастерской Петра Фоменко» привыкли радоваться ансамблям. Но «Самое важное», напротив, превращается в бенефис.
На странно сглаженном фоне выступает замечательная игра Ксении Кутеповой. В двух очень разных ролях. Юная адвокатесса Фрау П. благонравна, как фарфоровая кукла. Ее подзащитный Иванов ел в супермаркете, не платя. Прямо у стеллажей! Он же выражался ненормативно. Он же дал в глаз охраннику. Фрау П. передает Толмачу протокол за протоколом, повторяя удивленным деловитым кукольным голосом: «Schauen Sie an!» («Взгляните-ка!»). А набыченный Иванов (Томас Моцкус) матерится и бьет на жалость. И сообщает юристочке, что и как он бы хотел с нею сделать. Потому как по безденежью лишен любви. И вообще — все падлы. Мать была учительницей, а теперь на вокзале водкой торгует. Это как?! А Фрау П. на сестренку его похожа. …И Фрау П. с детским недоумением говорит Толмачу: «Мир действительно несправедлив. Моя мама — тоже учительница на пенсии». Эта сцена дорогого стоит. Но еще лучше — роль учительницы Толмача, безумной ботанички Гальпетры в кримпленовом сарафане 1970-х. Вязаная шапка стоит вокруг лица нимбом. К спине училки прилеплена карикатура на нее: голая, усатая, в валенках. Гальпетра не заметит листка: она летит с классом по усадьбе Останкино, пронзительно вереща об эксплуатации крепостных, о гуманизме статуи «Лаокоон» (копия, конечно; оригинал — в Риме, Гальпетра никогда его не увидит)... О том, как Януш Корчак пошел с детьми в газовую камеру. О том, что Бога нет. О безобразном поведении Петровой и неуместном хихикании Сидоровой.
Смех, слезы, нищета советской казенщины и ее святая простота — неразделимы. Ком в горле зрителя должен возникать при каждом монологе героев Шишкина. Но весь он достается Гальпетре! Каждый из нас — «интерфейс» между нею и дивным новым миром. Роман — о любви, которой держится мир. Гальпетра Ксении Кутеповой каждым жестом указки вызывает эту любовь. Особенно в финале. Тень училки встречает Толмача в Риме, у «Лаокоона». И рассказывает, как просила у Бога (это она-то, всю жизнь ведшая кружок атеизма!) ребеночка на старости лет. Что Ему стоит? Родила же Его волей столетняя Сарра. Родила и Гальпетра. Что-то малое вышло из нее с муками. Только не понять: мальчик, девочка? А у кровати стоит вся коммуналка. И говорят: «Отмучилась...». Вышла бессмертная душа — всею жизнью выношенное дитя нелепой ботанички. И повела Толмача туда, где Петр Ключарь не спросит въездную визу. Ради Гальпетры — Кутеповой «Самое важное» стоит смотреть уже сейчас. Надо надеяться — так же будут «доношены» и родятся образы всех персонажей.
Елена Дьякова, «Новая газета», 16-11-2006