Неиспользованные возможности (Н. Калитин), часть 6.
Увы, эти предположения не оправдались. Пьесу Островского Лобанов попытался прочесть как подлинную драму «утраченных иллюзий», а Евлалию наградить таким же горячем сердцем, какое бьется в груди Ларисы и Катарины. Но разительное противоречие между наивными речами и неумным поведением героини, с одной стороны, и тем драматизмом, каким пытается наполнить эти слова и поступки (исполнительница роли Азлалии, дает себя знать на каждом шагу. И не сочувствие, и даже не снисходительную улыбку, а просто раздражение вызывает вся эта «драма» с ее нарочито театральным финалом, когда за семейный карточный стол Евлалия, одетая в черное, чуть ли не траурное платье, садится с таким видом, с каким всходит на эшафот героиня старой французской мелодрамы.
В особенности ощутима внутренняя фальшь образа Евлалии, как он дан в спектакле, в сопоставлении с очень остро и тонко разработанным Л. Галлисом образом Мулина. Галлис разоблачает не только своего героя, ловко устроившегося в жизни, но по существу и Евлалию, с ее восторженной любовью, заставляющей забывать о самолюбии, об оскорбленной гордости и унижаться перед откровенно насмехающимся над ней Мулиным. И именно потому, что подлинный облик Мулина ясен всем, кроме самой героини, особенно неоправданным кажется все ее поведение. Случайна ли эта ошибка режиссера? Думается, что нет. Наиболее интересные спектакли ермоловцев, о которых говорилось выше, были отмечены подлинной свежестью и остротой, свидетельствовали об оригинальности творческого почерка режиссуры, об изобретательности и мастерстве. В частности такой свежестью и изобретательностью привлекал зрителя спектакль «Бешеные деньги». Занятые в нем ведущие актеры театра создали ряд очень ярких, умно и тонко решенных образов. Остро обличительный в своей основе, великолепный по точно найденному ритму, этот спектакль стоял почти на грани гротеска, но именно потому, что эта грань нигде не преступалась, так выразительны и жизненно правдивы были остро и смело решенные образы Лидии Чебоксаровой (Л. Орданская), Глумова (Л. Галлйс) и в особенности Кучумова (В. Якут) и Телятева (Ф. Корчагин).
Это умение театра по-своему, свежо и остро прочесть уже знакомое произведение, изобретательно и интересно решить новую тему сказалось и в таких спектаклях, как «Укрощение укротителя», «Дачники», «Большая судьба», — и это дружно отмечалось критикой. Но плодотворная там, где она идет от правильного понимания замысла автора и задач идейно-воспитательного характера, — эта острота и оригинальность может оказать плохую услугу театру и зрителю, когда она становится самоцелью. Именно это и произошло с «Невольницами», ставя которые режиссер, кажется, только о том и думал, чтобы не уронить завоеванной театром славы смелого и оригинального интерпретатора классики, добиться «новизны» и свежести во что бы то ни стало. Отсюда и неожиданная трактовка образа Евлалии, и попытки облагородить образ ее супруга, и неуместный аттракцион, каким выглядит в спектакле талантливая сама по себе игра Ю. Черноволенко в роли слуги Мирона Ипатыча.
Итак, даже в тот период, когда Театром им. Ермоловой были созданы лучшие спектакли, в работе его руководства оказывалось известное увлечение внешней изобразительностью; стремление к остроте и оригинальности, обличительный нажим, эффектные сценические положения (в особенности комедийные) мешали более глубокому раскрытию замысла пьесы, а подчас (как в «Невольницах») этот замысел искажали. Все это, в соединении с не всегда достаточной требовательностью к репертуару, заставляет говорить об ограниченном понимании руководством театра идейно-художественных задач, стоящих перед ним, о недостаточности чувства ответственности перед зрителем. Но если прежде эти недостатки, сказывались в основном лишь в частностях, то в последние два года они привели к ряду серьезных срывов в работе театра. И в первую очередь здесь надо говорить о репертуаре. Когда рядом с «Бешеными деньгами» и «Дачниками», «Счастьем» и «Спутниками» на афишах театра появилась «Мачеха», об этом еще можно было говорить как о случайности. Но когда на протяжении только двух сезонов театр ставит такие слабые или порочные с идейном отношении пьесы, как «В конце лета», «Пять подруг», «Честность», а обращение к классике ограничивает лишь «Благочестивой Мартой» и когда всему этому в его активе противостоят лишь «Миссурийский вальс» и «Растает над Москвой», — это свидетельствует о серьезном неблагополучии с репертуаром.
Нет надобности подробно останавливаться ни на «Пяти подругах» — пьесе, в которой раскрытие хорошей, нужной темы подменено цепью водевильных ситуаций, ни на пьесе «В конце лета», где в решении проблемы советской семьи автор, а за ним и театр пошли по линии наименьшего сопротивления, рассказав зрителю малоинтересный анекдот о том, как пожилой директор института увлекся своей секретаршей, решил жениться на ней, а затем, вовремя убедившись, что она пустая мещанка, вернулся к своей семье. Обе эти пьесы не продержались на сцене театра, кажется, и одного сезона по той простой причине, что зрители не захотели их смотреть. Что касается «Честности» и «Благочестивой Марты» — это спектакли, о которых следует поговорить более основательно.