Ежегодник Малого театра 1955-1956. Деятельность Малого театра в 1955-1956 годах. Власть тьмы. Часть 13
Какая-то особенная одухотворенность и внутренняя сосредоточенность отличает игру М. Жарова в этой роли. С самоотречением большого художника, идущего к новой большой цели, отказался он здесь от многих любимых своих красок ради цельности и законченности образа, ради большей верности художественному стилю Толстого.
Митрич М. Жарова наделен не только физической выносливостью, неиссякаемым жизнелюбием и несгибаемой силой духа, но и большим человеческим сердцем, душевной чуткостью. Он, так упорно сопротивлявшийся силе «зеленого змия», нарушил свой зарок в последнем акте не потому, что «запил, так запил», а от глубокого сочувствия к душевной муке и страданиям Никиты, которого он любит и жалеет, от бессилия помочь страдающим вокруг него людям.
Человечность старого «ругателя» и пьяницы, его почти бессознательное стремление взять под свою защиту каждого, кто слаб и беспомощен, особенно выразительно раскрываются у М. Жарова через трогательную любовь Митрича к детям. И не только через поэтическую дымку воспоминаний о спасенной им «ненашенского» народа девчонке Сашке, но главным образом через удивительно точно и конкретно выраженное чувство одинокого, бездетного бобыля к хозяйской девчонке Анютке — К. Блохиной, которая так хорошо и выразительно слушает то, что он уже не раз рассказывал ей, и так любит его за эту его доброту.
Рассуждения Митрича о «миллионах баб и девок», которые живут как «звери лесные», носят во многих театрах несколько отвлеченно-публицистический характер. Митрич М. Жарова окрашивает свои монологи чувством жалости и к ищущей у него защиты Анютке и к тому беззащитному дитяте, которого он не видел, но уже любит.
Тем убедительнее его негодование и возмущение, которое вызывают в нем не вообще деревенские девки и бабы, а именно Матрена и Анисья.
Сначала Митрич не понимает того, что делается во дворе, поэтому такой обыденный характер носит его разговор с Анисьей о кресте, которым необходимо окрестить новорожденного. Но постепенно под влиянием Анюткиной тревоги у него начинает нарастать беспокойство. «А пакостницы эти бабы», как бы обсуждая сам с собой вопрос, могут ли и впрямь они «напакостить», — говорит он в адрес Матрены и Анисьи. Беспокойство постепенно переходит в испуг, ужас, не меньший, чем у Анютки, приподнявшись на печи, подавшись всем телом вперед, вцепившись рукой в трубу, Митрич напряженно прислушивается. И, осознав наконец, что делается за стеной, с большой силой волнения и негодования произносит свой монолог.
* * *
В сценической истории роли Матрены на дореволюционной русской сцене наиболее известны образы, созданные О. О. Садовской и П. А. Стрепетовой.
Матрена Садовской не видела в своих поступках ничего предосудительного, они выглядели обычными, повседневными. Матрена действовала с сознанием того, что на ее месте каждый поступал бы так же. Как писало большинство рецензентов, Матрена Садовской от природы была лишена совести, поэтому ее действия, даже когда они принимали характер зверский, были отмечены каким-то добродушием, порой и наивностью.
Другие части этой главы: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19.
Все части книги.