Я был директором Главного театра. Часть 112
Фурцева так торопилась, потому что надо было немедленно доложить о принятых мерах, о наведенном порядке!
А закончилось все эпизодом странным — с привкусом бульварного детектива. На следующий день после последней беседы с Фурцевой, когда, казалось, все уже было решено, она заслала ко мне Т. Сорокину и Ш. Ягудина, к которым благоволила и много раз давала деликатные поручения. Они позвонили, попросили спуститься вниз — и беседа наша состоялась в их машине.
Они долго меня уговаривали, что Фурцева, оказывается, ждет от меня, что я изменю свою тактику, укрощу свой норов. "Вы должны у ней ручки целовать, на колени перед ней встать и заверить, что линия вашего поведения изменится. Завтра в 9 утра она должна быть в ЦК, и в 8 она ждет, что вы придете к ней и заверите ее, что будете беспрекословно исполнять все ее указания! Она хочет вас сохранить!"
Увещевание это продолжалось довольно долго. Никакого определенного ответа я не дал, сказал, что подумаю.
За ночь я обдумал все, утвердился во мнении, что этого делать не следует, и на другой день в 8 утра вместо того, чтобы появиться у Фурцевой, которая якобы ждала моего покаяния, позвонил ей и сказал, чтобы она не ждала меня и действовала сообразно намеченному плану.
После этого я еще встретился с Фурцевой при оформлении пенсионных дел, и при последней встрече она мне сказала:
— Мне будет без вас очень трудно.
Это единственное, что я получил на прощание. Наутро после изгнания мне позвонил Кабалевский.
— Миша, это правда?
— Правда.
— Но как же так? Ты же личность!
— За это и выгнали!
Увольнение производилось в таком стремительном темпе, что в министерстве даже не вспомнили о некоторых обычных льготах, принятых для людей моего положения, увольняющихся на пенсию.
И сейчас, когда мы с женой стали старыми и немощными, мы особенно ощущаем невозможность на законном основании "ремонтировать" свое здоровье в хорошей больнице. Этр очень затрудняет нам жизнь.
От такой поспешности в театре были в недоумении. Задавали вопросы и на собраниях, и отдельные лица. И тут была пущена в ход прохвостская формула — только так я могу ее определить. Все тот же министерский подголосок Вартанян на вопросы, почему сняли с директоров Чулаки, отвечал: "Вы еще всего не знаете! Если б вы все знали!"
Я до сих пор не знаю, что Вартанян имел в виду. И что должны были думать работники театра, да и вся театральная общественность? Что я деньги казенные присвоил? Артисток к сожительству принуждал? Да, собственно, присваивать и принуждать — обычная прерогатива крупных начальников, за это в то время не снимали. Родину продавал — только так можно было понять недомолвки Вартаняна! Формулу эту он пускал часто, и опровергнуть ее было невозможно: ведь вместо конкретных обвинений звучало многозначительно и пугающе: "Вы еще всего не знаете!" А сограждане наши привыкли к тому, что знать им всего не полагается, что самые важные дела, самые интересные подробности являются государственными секретами, — привыкли и не расспрашивали. И Бог весть какие догадки они строили — очевидно, каждый в меру своей фантазии. Или своей испорченности.
Все части книги М. Чулаки "Я был директором Главного театра": 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114.