Я был директором Главного театра. Часть 16
— А вы пригласите меня спеть спектакль в качестве гастролера, вот и узнаете, каков я на сегодняшний день, — самодовольно отпарировал Печковский.
— Но ведь и для этого руководству театра нужно быть абсолютно уверенным в правильности своей оценки приглашаемого, — втемяшивал я артисту мысль о неизбежности предварительного прослушивания.
...В конце концов он согласился спеть, но лишь мне одному, — видимо, он уверовал в мою объективность, а еще более в мою благожелательность; саму же мысль о привлечении к прослушиванию главного дирижера и главного режиссера он начисто отверг и даже при расставании подтвердил: "Итак, никаких Покровских, никаких Мелик-Пашаевых!"
На другой день в Бетховенском зале театра мы встретились строго втроем: Печковский, я и приглашенный по указанию Печковского аккомпаниатор из Всесоюзного радио Наум Вальтер. Печковский исполнил две коронные арии своего постоянного репертуара: из "Пиковой дамы" и из "Отелло"... После чего наступило тягостное молчание.
Сидя в середине пустого репетиционного зала, я ожидал, что Николай Константинович будет искать различные оправдания тому, что пел он плохо, — и тем более крикливо, чем больше он старался, -лишь отдельные львиные порывы напоминали о том Печковском, который некогда был кумиром любителей оперного искусства... Но он, твердо ступая по паркету, подошел ко мне и без тени сомнения спросил: "Ну-с, что вы мне скажете?" И я понял, что должен сказать ему свое мнение без утайки, без каких-либо скидок на время, на возраст... Но как? Какими словами?
И вот мы идем с ним по пустынным переходам Главного театра, направляясь в сторону директорского кабинета, и я наконец решаюсь:
— Николай Константинович! В памяти нескольких поколений вы занимали место в ряду наиболее выдающихся русских певцов нашего времени. И вы не имеете права снижать этот светлый образ, принадлежащий отечественной культуре. Вы не можете, не должны больше петь!
Сказал, и вновь мы печатаем шаги в гулком молчании спящего театра. И лишь на последнем марше лестницы, ведущей — вверх, в мой кабинет, — вниз, на выход из театра, Печковский резко затормозил и отчеканил:
— То, что вы сказали, — ужасно! — и после некоторой паузы добавил:
— Но я с вами не согласен.
И, не попрощавшись, решительно двинулся вниз. Вечером он уехали в Ленинград.
Рассказанная мною история была бы не полна без двух послесловий. В Ленинграде Николай Константинович в течение почти месяца добивался приема у директора Кировского театра, но безуспешно: либо тот "только что вышел", либо "еще не пришел", то он "отбыл на совещание в Смольный" или же "выехал в командировку"... Мало ли вариантов отговорок имеется в запасе у хорошо вышколенной секретарши!.. И лишь когда до Печковского дошло, что ему никогда больше не переступить порога родного театра, он прекратил добиваться встречи с начальством и стал работать с профсоюзной самодеятельностью "города на Неве" (как цветисто называют Ленинград многие журналисты). Однажды он даже приезжал по каким-то делам в Москву, посетил Главный театр, был со мной крайне любезен, несколько раз смотрел спектакли из директорской ложи... Потом окончательно исчез с моего горизонта.
Все части книги М. Чулаки "Я был директором Главного театра": 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114.